рассказ

КОДА ТЕБЯ СЛУШАЮТ СТЕНЫ

Дж. Р. Р. Толкиену посвящается

Долгая, долгая, долгая дорога в скалах. Дорога подземная, подгорная, сплатающаяся с тысячами других тоннелей, проложенных за сотни столетий до меня. Какие неведомые существа трудились тут, куда пробивались, зачем -откуда мне знать... Скорее всего, цели их были черны, как сама жизнь под замлей; может, и цели-то не было вовсе - рылись себе бессмысленные твари во тьме, оставляли дыры и следы своей жизни, и считали, что иначе и быть не может. Да и не я ли это был, а?..

Шутка. Я-то знаю, зачем год за годом пробиваю свою дорогу, креплю галереи, снабжаю тоннели тайничками, где всегда есть фонарь с маслом, веревка, инструмент и сухари - ну, словом, что нужно, когда идешь под землей. Я-то знаю. что этой дорогой когда-то пойдут. Знаю потому, что... Ну, неважно. Забыл. Потом вспомню - надо работать. Память уже не та, что была когда-то, она стала Похожа на подземное озеро с толстыми слепыми рыбами-мыслями. Вроде вот она, рядом, резвится и не видит же ни шиша, нечем ей, а цапнешь - и выскользнула, сверкнула тусклой искрой в глуби... И забыл. Забыл что-то главное опять, нужное и хорошее. Вот незадача... Мне поговорить бы с кем, посидеть часок за беседой где-нибудь в прохладном каменном зале среди хрустальных сталактитов - ну обязательно бы вспомнил, зачем я... Давно один, понимаете, вот в чем дело. Я - и подземная дорога, шаг за шагом, год за годом. Тут и себя-то забудешь, екарный бабай...

Шучу опять. Себя-то я, конечно, помню. Ну, не все, может быть - имя вот никак на ум не идет, хотя его, возможно, и вообще не было. А так что ж - ноги Кривые, руки-загребалки ниже колен, шерсть коричневая на роже. Как у всех из моего племени.

Племя-то зовется гоблинами, да, такое вот название, а я, стало быть, Одинокий Гоблин - это так Светлые когда-то сказали, но про то я после подумаю. Еще ни пяти шагов пробьюсь, а там уж - передых. Дорога, она ведь ждать не может, она нужна. А кому ж еще и бить ее - Светлые под землю ни ногой, у наших другие пути... У наших - сказал тоже. Будто есть у меня какие-то "наши", кроме кирки вот да мешка с харчами...

Ну, в общем - выгнали меня, так скажем. Урод я. Племя-то испокон веку Злу Поклоняется, Злом и живет, а я не такой какой-то получился. Мне от черных дел внутри погано, если понимаете, о чем я. Они говорят - убивай, а как же убить-то, какого волшебство ведь, чудо - жизнь. Не было - не было и вдруг - живет! Ведь для чего-то, ведь не просто же так... А мне кричат: они другие, они - не мы,убивай! Да какая ж разница, батюшки, кто какой - всем ведь жить хочется, наверное.

Лупили меня долго, само собой, обзывали всяко. Поняли со временем, что бесполезно, да и выгнали в конце концов. Убирайся, говорят, наверх, к Светлым, там тебе, выродку, самое место. А я как наверх пойду? Я кроме тоннелей да пещер жить-то не могу нигде, глаза режет, .

Желтая Морда эта страшная с неба печет, прямо сожрать хочет. Но кто меня слушать станет - выкинули из норы, да двери закрыли. Ну, поковылял кое-как к лесу, в лесу хоть тень - досижу, думаю, до ночи, там посмотрим. Чуть не сдох, пока добирался, думал уже, что нутро плавится...

Выдержал как-то, дополз, слава Ородруину. Передохнул в тенечке, башку в ручей сунул, полегчало. И тут гляжу - екарный бабай, ручей-то чуть ниже по течению весь трупьем завален! И наши вроде, только нездешние, крупные какие-то, и люди, и - вот уж я спужался неслабо - эти, огнеглазые, страшилиша длинноволосые в серебряных доспехах... Эльфы! Я и про себя забыл, хожу ахаю, и аж дрожь по телу - мне еще маленькому мамка говорила, что эльфы для нас смерть верная, на дух они нас не выносят и коль первым не убьешь, живым не уйти! Они, конечно, у ручья-то вроде как мертвые уже, а все равно, знаете, как-то корежит возле них, словно светом горячим по шкуре поливает...

В общем, брожу-дрожу, думаю про себя - да что ж такое в мире-то творится, чего рвут-то так все друг друга, и зачем меня, блин, именно в этом месте выкинули, насмеялись, что ли, напоследок? Мне и страшно, понятное дело, и тут же, знаете, такая тоска взяла, так жалко всех этих побитых стало, ну вот как будто накануне еще синие цветы смешные у нас в ущелье мотались, а за ночь дохнуло севером и все - скрючились, и ни радости, ни жизни... Ну чего, в толк не возьму, не хватает всем? Ну я еще понимаю, с гномами у нас вражда - живем в одних местах, да и то: гор, что ли, на свете мало, чтоб всем уместиться? Огнеглазым наши пещеры на фиг не нужны, они без света своего дышать долго не могут. Нашим их земли разве только ночью интересны, все равно ведь с Желтой Мордой не поладишь. Люди эти вообще со всеми в драку лезут без разбору... Сдурел мир, право слово, сдурел!

Двигаюсь так и слышу вдруг: застонал кто-то. Я по первости, знаете, обрадовался, во думаю, щас хоть одному пособлю чуток, все легче будет. Побежал на стон, да и встал как вкопанный - Светлый стонет, эльф-убийца! Порубанный весь, две стрелы из груди торчат, а сам живой и хрипит, и все к ручью тянется, да черпнуть не может. Вот, екарный бабай, повезло-то, как всегда мне, дураку, достается: хотел помочь кому-нибудь, так на тебе - помогай самому что ни на есть для нашего брата извергу...

Но я, честное слово, долго не думал. Уж больно беспомощным этот казался, не так уж на вид опасный. Я и набрал водицы-то в кружку, что в мешке у меня была, подхожу осторожненько. А огнеглазый меня как увидал, пуще захрипел, заерзал и за меч хватается. Только порубанными руками особо не помахаешь.

- Что нужно тебе, отродье Зла? - вопрошает так яростно.
- Воды, - говорю, - принес. Пей.

Он аж зарычал как-то и кружку мою так мне в рожу и толкнул. Да и обмяк совсем - сил, видать, лишился. Ну, что на побитого-то обижаться - утерся я, сходил еще воды принес. Смотрю, вроде в себя он пришел, только совсем слабый, даже не возится.

- Слышь, - говорю, - ты попей, полегчает. Вода хорошая, только что на¬брал.

Эльф в ответ глазищами своими страшными сверкает. Я тогда попросту кружку сунул ему ко рту, голову приподнял. Он вроде дернулся еще, да жажда-то не тетка, раз-раз - и выхлебал все. Отдышался малость.

- Хорошо, что ты не попался мне в сече, - говорит. - Твое счастье, орк!
- Я тут и не был, - отвечаю. - Я после пришел.
- Он молчит и только смотрит на меня - с ненавистью, конечно, но все-таки удивленно как-то. Я в сумке порылся, мазь нашел.
- Давай, - говорю, - раны смажу, снадобье крепкое. Для тебя вонючее, наверно, да ведь все лучше, чем ничего. Потом стрелы выдернем, как тебе получше станет.

Он еще посопел и спрашивает:

- Почему ты помогаешь мне, орк?
- Ну дак ты один живой-то остался, - объясняю. - Кому ж тут еще помогать?

И в общем, знаете, невредный мужик оказался этот Светлый. Дичился, конечно, оченно я ему на вид не нравился, а только поправил я его как мог, стрелы вытащил, перевязал.Разговорились постепенно. Он чего-то про битву рассказывал, я уж не упомню сейчас толком - да что помнить, по нему-то, конечное дело, выходило, будто наши на них вероломно напали, а они, значит, в союзе с людьми ехали за правое дело биться.Говорил он, говорил, потом видит, что я вроде как хмурею (а чего мне, от радости прыгать за их "правое дело"?) -вменил тему.

- Ты не похож на своих, - говорит. - Впервые разговариваю со столь странным орком.

- Я ты с другими-то разговаривал вообще? - спрашиваю. Он и смутился. Нет, говорит, никогда.

Ног, а еще судит о чем-то. И орком он меня зазря называл, никакой я не орк, а вовсе гоблин, хотя для них, Светлых, это, пожалуй, один хрен. Но ведь и мышке каменной не понравится, когда ее крысой называют! Правда, зато он мне подсказал, как от Желтой Морды - солнца - глаза оборонить. Тряпочку реденькую завязывать на них надо - и видно, и не жжет. Это уж на другой день было, а так я всю ночь около эльфа того просидел. Шалашик кое-какой замастрячил, рыбину в ручье подловил, поел он чуток... И разболтались мы с ним, надо сказать, довольно душевно. Не то что бы, знаете, родственные души найтись, но действительно о многом рассуждали. У себя в норах я так ни с кем не говорил. Наши через пару минут разговора со мной обычно орать начинали -выродок, мол, и все такое...

Я на следующий день меня чуть насмерть не пришибли. Понаехала целая орава этих Светлых, а я как раз за водой пошел, к ручью-то. Ну и как шандарахну ни чем-то меня безо всяких предупреждений, я уж думал - все, кабздец пришел. Да тут "дружок" мой порубанный шуметь начал - не троньте, мол, его. И правда, спаси Око, больше не тронули.

Дальше, знаете, потеха пошла, в натуре. Битый час меня эти чудища много-мудрые допрашивали, что я такое есть. Никак в мозгах ихних светлых не проворачивалось, что гоблин эльфу помогать способен. Им легче поверить было, что какой-нибудь чудодей мне личину сменил и в такой, по-ихнему, страхолюдный вид упаковал. Только старшой - Элландар, кажись, его звали, - понял быстро, что никакими волшебниками тут не пахнет. Да и какие в наших краях волшебники, право слово?

И вот стал, короче говоря, Элландар-то этот на меня всячески удивляться и 1>а и опоры со мной плести. Спасибо тебе, говорит, за спасение витязя нашего, и вообще, мол, не ожидали, и давай, дескать, мы тебя за это отблагодарим. Для них ведь, для эльфов, если вы не знаете, смерть тошнее тошного - они-то сами ПО себе бессмертные, но убить их можно, и уход этот для них очень тяжел. Причем за любого собрата умершего, я видел, переживают как за себя. Ну и вот говорит мне этот самый Элландар, что,мол, надобно мне идти в эльфийские края п гам уму-разуму учиться и быть вообще с ними, раз я, стало быть, такой необычный по-ихнему гоблин. А остальные огнеглазые все, надо сказать, пялились на меня и даже трогали иногда - интересно им, чудикам, было...

Благодарствую, - говорю, - а только никак мне с вами, господа эльфы, не О руки быть. Во-первых, я Желтой Морды боюсь и мне ваш свет разлюбезный как рыбке суша. Во-вторых, по чести сказать, вы мне сами не особо нравитесь, корежит меня от вас по породе. Вы вот для знакомства меня чуть не угробили сперва, сородич ваш тоже все помощи моей боялся - это что ж, мне у вас каждому встречному объясняться, что я не убивец, как вы все про нас думаете?

А Элландар говорит мне такие слова:

- Я понимаю тебя, гоблин, и удивляюсь твоей расудительности. Мы и вы -два конца посоха мировой судьбы, и посоху тяжело быть свернутым в кольцо. Это даже противоестественно. Однако если не по пути тебе с твоим народом, мы могли бы отвести тебя к нашим друзьям людям, к подгорным гномам, кото¬рые любят, как ты, жить во тьме...

- Еще раз благодарствую, - говорю, - только что мне там делать, сами посудите - уродцем привезенным на потеху работать? Мало мне, что свои не признают, так еще чтоб чужие презирали... Нетути, не пойдет.

Задумался Элландар и говорит потом:

- Знаешь, гоблин, я немало веков прожил на свете и, наверное, отвык от необычного. Но вот встретив тебя, понимаю, что видел и знал далеко не все. Ты, пожалуй, сам не ведаешь, кто ты для нашего мира. А нам, эльфам, долго и тщательно придется теперь думать о многом. О том, что свет есть даже в абсолютной тьме, что Добро и Зло не только связаны между собой, но и проникают друг в друга, меняя Вселенную. О том, как жестоко и несправедливо бывает Добро, а истинная жизнь на самом деле часто отличается от любых представле¬ний самого опытного мудреца...

И знаешь, гоблин, теперь я, наверное, уже не смогу, как прежде, без сомнений уничтожать порождения Зла. Если есть ты - кто может знать, что не будет таких еще?

Вот это хорошо бы, - говорю. - Дружка бы мне попроще не помешало. Насчет добра и зла я, извиняюсь, не очень въехал - не знаю, что вы этим называете. Ежели добро - это чтоб всем хорошо было, так свет ваш тут явно ни при чем. А кто там кого породил и зачем... Я так кумекаю: каждая тварь жить хочет. И не виноват никто, что его там из тьмы породили, али со свету. Он-то ведь ниоткуда не просил, но раз уж получилось так - не мешайте, коль вас не трогают, пущай живет как знает.

Может быть, ты и прав, - говорит Элландар. - До сих пор мы думали, что смешение Добра и Зла, Света и Тьмы возможно только в людях. Они созданы такими... Но, видимо, жизнь меняется и черно-белое знание первенцев мира уже не в силах охватить ее.

У вас есть ты. У нас был Эол Темный Эльф. Есть и другие примеры того, что любая сущность не является одинаково целой. Проще всего называть исключения из правил выродками и отщепенцами. Но, может быть, именно они несут в себе то, что еще недоступно большинству... Не знаю. Об этом мне пока рано судить. Но я знаю и вижу другое: ты будешь очень одинок, бедный странный гоблин. Тебе придется постоянно метаться между не¬пониманием тех, с кем ты хотел бы быть и своим нежеланием быть с теми, кто принял бы тебя...

И будто в воду глядел огнеглазый - так оно и получилось со мной. Я ведь после той встречи с эльфами немало еще по разным местам помыкался. Кого только не встречал... Гномы, тролли горные, степные люди, гурры, орки да гоблины разных племен - всяких видел. Лечил иногда как мог, хотя какой из меня лекарь - разве так, пособить да посочувствовать, но и то, говорили, помо¬гает; и подрабатывать всяко-разно приходилось, и драться даже - куда денешься, коль убить хотят? И нигде, знаете, покою внутреннего не нашлось, верно Элландар тот напророчил.

Среди наших все больше с детенышами у меня получалось - ляльку им там посмешнее смастеришь или сказку какую расскажешь, они и рады. Только вот незадача: им сперва-то интересно, гурьбой таскаются, а потом как поймут, что не могу я их ни ударить, ни укусить - тоже, как взрослые, презирать начинают. Норовят то гадость какую исподтишка сделать для смеху, а то и впрямую наброситься...

Для человека же хоть что делай, все равно чужим останешься. В одной только деревне люди хорошие попались: не били, не гнали, работу дали - колодцы' я им рыл. Это меня, надо сказать, тогда в степь здорово занесло, они там гоблинов-то сроду не видали, потому, видать, и ненависти обычной не было, только кое-где хихикали порой, что такой я, на их взгляд, уродский. С месяц я там прокантовался, еду мне от пуза давали за работу и не обижал особо никто, а я и рад стараться - вкалывал за семерых, думал уж, что пристроюсь там жить как-нито. А тут на грех ураган налетел, переломало все в деревне, кого и покалечило даже. И вот все воют с горя, а кто-то возьми да на меня пальцем -это он, мол, проходимец поганый, ураган наколдовал! Как накинулись на меня все, с кем еще вчера здоровкался, как пошли метелить... Еле я живым оттуда ноги унес.

У гурров глупых наоборот - наколдуй нам, пришелец, то да это, ты из краев горных, у вас знание есть. А у меня-то никакого знания и нету! Опять не ко двору... Тролли всех, кто мельче их, только за добычу признают, народы по вкусу различают. Гномы - племя сдержанное, с понятием, но как можно рядом жить, когда за тобой постоянно приглядывают, не стащил ли чего.

Больше всего мне то грустно было, что одно у всех общее: пока помогаешь кому-то, пока на ноги его ставишь, пользу приносишь - не важно ему, кто ты есть. А вот когда от тебя не надо уже ничего - тяготятся. В лучшем случае. Да нет, не потому вовсе, что такие все плохие на свете. Просто тяжело любому быть благодарным и никому это не нравится...

Я уж поэтому постепенно и распознавать научился, когда уходить надо. Не дожидаясь пока прогонят. И знаете, даже молва обо мне, оказалось, пошла - бродить, дескать, по свету такой Одинокий Гоблин, в беде поможет и награды не спросит. Награды, я, действительно, ни у кого не просил, мне одно нужно-то было - прилепиться куда-нибудь, да жить со всеми в ладу. Но тут еще с этой славой вообще беда. Я ведь не спасатель какой, не чародей, не воин всесильный. А от меня уже такого ждут, спаси Око, что, пожалуй, и не каждый эльфийский кароль бы справился.

А однажды вот, не поверите, и впрямь всамделишнего волшебника довелось встретить! Важный такой, грозный. Мудрость в глазах вселенская, аж страшно, помню, было. Но я и обрадовался, однако, особливо когда оказалось, что слыхал он про меня. Но я и обрадовался, однако, особливо когда оказалось, что слыхал он про меня. Да не только слыхал - он встречи со мной искал, во как. Ну уж, думал я, пришла удача, вот я ума-то поднаберусь, вот мне кто скажет, как жить! Сказал... Чего он мне только не говорил, волшебник этот. Ну, про старину-то и прочее поведал много, на том спасибо ему. А вот потом все начал сворачивать, что, мол, уготована тебе, Одинокий Гоблин, высокая роль - взорвать силы Зла изнутри. Должен я, оказывается, идти в тоннели и пещеры своего народа и отвращать всех от Черного Властелина. Для этой цели дан мне будет дар великого красноречия и будут мне, значит, внимать все от мала до велика. А если кто противится сильно будет - на тот случай обучит он, волшебник, меня штукам всяким чудодейским и небывалую мощь мне даст. Любого на месте расплющить смогу.

Слушал я все это, слушал - и подумал про себя: да идите-ка вы, сударь, к Сауроновой матери с вашими поручениями. У вас, многоумных, конечно, великая борьба Добра и Зла из веку в век идет, у вас Черный Властелин для Светлых Сил как заноза в заднице, только на фиг мне-то это все сдалось? Роль мне, видите ли, высокая уготована! Кто ее уготовил, меня не спрашивал. Я его, уготовитель, в глаза не видел и видеть не хочу. Черного Властелина я, по чести сказать, сам до печенок боюсь и ничего против не имею, коль его бы не стало. Но вожди этих самых Светлых Сил для меня разве лучшее что-то придумали? Я из родной пещеры на пинках вылетел за то, что убивать никого не хотел, я полсотни лет по миру слоняюсь из-за этого, а теперь, стало быть, с высокой ролью обратно давай и тем же самым занимайся, разве что для иной цели?!

Короче говоря, сбежал я тишком от волшебника как-то ночью. Ничего мне другого не оставалось, как хотите думайте. Может, и надо было возражать как-то, сорить с ним, что ли, так ведь я говорить-то не мастер, да и как поспоришь с таким - разгневается еще, в земляную жабу превратит. Чего могущество сердить зря!

Вот и не получилось у меня чародеем заделаться. И летописи геройские без меня остались. А когда убег я от волшебника-то - куда, думаю, податься? Он ведь в любом краю найдет, ежели захочет. А вдруг я его побегом своим до того оскорбил, что жаждет он теперь меня наказать от души, за все сорванные свои планы посчитаться? И пришлось мне опять в горы зарываться. Я так прикинул, что в тонели-то он за мной вряд ли полезет. И вправду - не Полез. Зато.я с тех пор, почитай, на поверхности почти не появлялся. Пару раз только, но это позже уже, когда дорогу себе придумал.

А с дорогой оно как получилось: прорылся я, стало быть, от волшебника пи и поглубже, пещерку оборудовал - и притих там. Пересидеть, так сказать, смутное время, пока не отвяжется. А делать-то особо нечего было в пещере, вот и полезли в голову мысли всякие - что я, да для чего. Ну ведь который год уже мыкаюсь-то по свету, и ни толку, ни смысла особого! Зло творить не хочу, хорошим быть сколько пытался - всем от меня только надо чего-то было. Устал, по правде сказать. А чего ищу - и сам не знаю. Чувствую, что в сказку какую-то превращаюсь, да мне-то это зачем, я всего-то и хотел, чтоб хоть как-нибудь, что ли, понимали... Хотя оно ведь и ясно, почему понимать никто не пробовал -гоблин я и есть гоблин. И коль зла, как положено, не творю - стало быть, с придурью просто; стало быть, надо пользоваться и все тут. Но рожу-то я себе никак не сменю и от роду-племени не отопрешься! А тех, кто на рожу не смотрел бы, кто принял бы всерьез - так и не нашлось. Знаю, что должны такие быть, наверняка есть, но... сколько ж я искать могу. Мир огромный, а я ростом с пол¬лопаты. Годы-то идут, у сверстников моих уж, небось, детеныши взрослыми стали, а я все, как бы сказать, на подхвате - подай-пособи... Одно слово -Одинокий Гоблин, екарный бабай.

И вот сидел я так, смурел - и вдруг как обухом меня по башке озарило. Да не тех я вообще ищу, не в те двери стучусь! Я из шкуры вылезал, чтоб всем доказать, будто обыкновенный я, такой, как они - а если я и нужен кому по большому счету, так это как раз необыкновенным, изгоям вроде меня! Да и тех искать не надо: им путь показать нужно, цель! Место, где их ждут и поймут. Где им хорошо будет, потому как разницы никому нет, кто ты - эльф, гоблин, да хоть дракон!

А где такие места искать - конечно, под землей. То есть, можно, наверное, и на поверхности где-то, но я все-таки тварь подземная, мне тут легче. А все подземные жители знают, что встречаются в глуби гор такие пещеры, что хоть тысячу народу посели - прокормятся. И озера там с рыбой имеются, и трава растет всякая, и даже свет, кому надо, найти можно: стены светятся. Один мой род таких благодатных мест штук десять имеет; по всему выходит, что должны быть и ничейные, неоткрытые еще. Вот мне такое и отыскать надо!

Кто с подземным народом близко не знаком, тот подумает, небось, что трех-нулся Одинокий Гоблин от мечтаний, нашел тоже край обетованный. Пророешься, мол, так, куда хотел, начнешь обустраиваться, а тут орда какая-нибудь и нагрянет следом. Раз ход есть уже. Но вот как раз и не нагрянет! Хоть знаний мне магических и не досталось от волшебника-то, но одно умение у всех гоблинов с рождения имеется: дорогу запечатывать. Нет, не каменюками заваливать, конечно, - желанием закрывать. Ну, не знаю я, как оно правильно происходит, просто если я ход пробиваю и не хочу, чтоб следом за мной шел тот, кто навредить мне может - я об этом думаю и повисает в тоннеле этакая невидная паутина. Тех, кто мне по душе - пропустит, а остальные далеко не залезут: страшно им будет, тошно. Ну, правда, это и ход должен быть довольно длиннющий, чтоб сработало. На короткое расстояние прорвутся, конечно, всяко. Так ведь я на путь неблизкий и рассчитывал!

Вот этим дорога-то моя и началась. Сходил я пару раз вечерком в ближайшее селение к гномам, выменял припасу различного да инструменту. Кое-что, если уж по правде, просто спер. Больше из озорства: ну достали бородатые, право слово, подозрительностью своей! (Я ведь до того на них чуть не год пахал и все равно откровенно ждали, когда я у них стащу чего-нибудь. Держали за вора - нате вам вора, чтоб не переживали, что столько времени зря изводились. Не обеднеете от пары кирок...)

На входе в тоннель рун набил с объяснениями, что за дорога и для кого. Не то чтоб я шибко грамотный в этом деле, но кому надо - прочтут.

И пошла работа. Первый зал я где-то месяцев через пять, кажется, открыл. Все вроде, как представлялось: озеро с речушкой есть, мох мягкий, шмырнингов до фига (это, ежели вы не знаете, кролики наши подземные - питательная штука), простор. Живи не хочу. А мне как-то, знаете, очень уж дорога в охоту пришлась, так весело было, пока пробивал ее - обо всем плохом на свете забылось. А тут бац - и конец. Приехали...

И вот выкупался я, прилег на мох мягкий, храпанул чуток, а потом и думаю ну и что теперь, все? Сидеть тут и ждать, когда родная душа забредет? Да я жс тоски, может быть, подохну, пока кто-нибудь доберется. Без дела-то!

Помыкался я по найденной своей обители, оглядел все... да и вбуровился в новый ход. Послание только на стене нацарапал, что, мол, владейте на здоровье, кто добрался и устал, а я дальше пошел.

На знаю, сколько лет с тех пор проползло. Под землей время по-другому течет, а когда работаешь день за днем, то вообще его не чувствуешь. И сколько пещер, подходящих встретилось, тоже толком не помню - то ли пять, то ли семь... Может, подумете вы про меня, что дурак - но я и эти места все позади оставил. Прекратилась как-то моя дорога из средства в цель. Мордор его знает, как это получается, а только пока сквозь скалу прорубаешься, потом седьмым исходишь, - кажется, ну все уже, вот доберусь хоть до чего-то и брошу наконец эту дорогу, и никуда больше ни ногой. А дойдешь, передохнешь какое-то время, и опять чешутся руки, и зовет что-то внутри - давай вперед, там лучше будет, там итог найдешь!..

Один-единственный раз пошел я на попятную. Недавно, в общем-то, года еще, наверное, не прошло. Пещерища попалась - чудо невиданное. Стены в алмазах, свет такой мягкий от сталактитов, куда там Желтой Морде... Река чистейшая, травы чуть не по плечо мне, зверья всякого мелкого подземного немерено. Там деревья даже были, роща целая! А посредине прямо из земли | ><1 на такая чудная прет, будто замок заправский. Когда пошел я дальше, каждую ночь мне это приволье снилось - ясно-ясно. И сейчас еще снится, реже только...

Но я все-таки ушел, екарный бабай. Лиг на сто, наверное, пробился дальше - и в гранит уперся. Да не просто гранит, а прямо кости земли какие-то, ничем не взять. В сутки по два шага проходил!

И вот издолбался я у того гранита однажды вконец, ажио упал мешком. Ну все, думаю, хватит. Пойду назад.

Приплелся обратно к пещере, а там... Там уж живут. Двое их было, кобольды, кажись, судя по виду. Он и она... Может, выгнали их из рода, может, сами от кого спрятались - не знаю. Одно понятно: раз их дорога моя пропустила, стало быть, не злыдни какие-то, а точно вроде меня. Сидят у скалы той в обнимку, сгорбились,что-то муркают друг другу...

Я не подошел. Ну зачем, на фига я им, спрашивается? Третий лишний, а у них теперь все есть, что надо. Учапал я тихохонько по дороге своей, чтоб не мешать, а потом, знаете, как полилась у меня вода соленая из глаз - прямо сам не знаю, что такое случилось. И печально мне как-то, и радость такая, что не зря пес было, что вот хоть два кобольда счастье свое нашли. А может, я сам нашел - ведь знаю же теперь, что идут по моей дороге, нужна она! Значит, и я все-таки в мире нужен...

Добрался я так весь мокрый до гранита своего - и давай долбить, аж искры снопами. Так и пробился в конце концов!

...Вот ведь сколько припомнилось-то, екарный бабай. А еще на память жалуюсь. Ну, оно немудрено, коли сиднем-то сидишь - вон уж, стены от испарины захолодали, небось, больше часа от работы увиливаю. Разленился Одинокий Гоблин, на треп потянуло. Старею, что ль? Да и ладно. Мы, гоблины, долго живем. Еще не одну тысячу лиг проложу.

А вообще почем знать - может, всего только пару раз киркой махнешь, и Гакая красота откроется, что никто и не видывал досель? Дорога, она ведь тем н ценна, что куда-нибудь да приводит. И коль не нашлось вам места там, где вы есть - что за беда? Ищите дорогу, она все покажет. Хотите, так и моя подойдет. Я ведь не против. Я даже рад буду, если кого-то моя дорога к счастью выведет. V меня-то, видите, свое счастье - путь продолжать. Такая моя планида, екарный бабай.

стихи
* * *
Надо же - под Рождество и оттепель!
Тает снег и остро пахнет свежестью,
А в гробнице чувств - как будто дверь с петель! -
Радость безрассудного невежества.

Будто бы и не было ни опыта,
Ни ожогов на сердце, ни горечи:
Оттепель и праздничные хлопоты,
И плетеных фенечек узорочье.

И прямые волосы пшеничные
По-эльфийски схвачены хайратником...
Девочка из мира непривычного,
Что ж за ангел дал тебя в соратники?

То ли ты всего лишь искушение,
То ли за тоску мою награда ты -
То ли новый век с опережением
Предъявил верительные грамоты!

Видно, добрый малый, коль приходит так,
Видно, где-то лопнуло безвременье;
А любовь под оттепель - да это ли не знак
Рождества и просто возрождения!

Прорасти б серебряными песнями
Сквозь сугробы в душах аж до светлого... ,
Почему-то верится, что вместе мы
Струны дней настроим поприветливей.

Чудо ведь - под Рождество и оттепель!
Пой, люби, забудь унынье взрослое! ...
В понедельник все к чертям сметет метель -
Но надежда все-таки ниспослана.

***
На изломе зимы, на исходе терпенья и сил
Убегаю из города, прыгаю за борт событий
И теченье несет по раздолбанным верстам Руси
Поскорее на запад, к сокровищам детства забытым.

Каждый год-живоглот норовит ухватить побольней,
Месяцами и днями впивается в бедную душу;
Отбиваешься вхлест и как будто успешно вполне -
А потом замечаешь, что новый кусочек откушен...

Поскорее на запад, к струящейся в скалах реке,
К тихим улочкам, залитым солнцем и доброю ленью -
Отдышаться от будней в спокойном уютном мирке
И внезапно почувствовать с миром свое примиренье!

Серебро проносящихся мимо искрящихся рощ
И убожество сел, и застывшие глыбы вокзалов -
Все молчит, ожидая во снах очищающий дождь.
Все от мрака борьбы, как и я, бесконечно устало...

Поскорее на запад! Я буду еще молодым,
Я забуду про опыт и горечь от знания сути;
Возвращаюсь в себя, и уносится клочьями дым
Ваших кризисов, войн и другой человеческой мути.

* * *
В полях и рощах детства моего
Безлюдно, все ушли в иные дали.
И больше не исправишь ничего,
И только слезы тягостной печали.

Нет никого, и мир почти другой -
Уже музей, где завтра не бывает.
А я на фото маленький такой
И книгу жизни только открываю...

И память врет, что лишь позавчера
Все было так - да нет, намного раньше...
И лебеда заросшего двора
За каждый вечер требует реванша.

В ночи был слышен яблок робкий стук -
Деревья беспризорные просили
Заботы и тепла хозяйских рук...
И, мучаясь от скорбного бессилья,

Я гладил штукатурку дряхлых стен,
Вдыхал еще знакомый запах дома,
И понимал, что это насовсем,
Что все теперь за линией разлома.

Кресты в цветах - и я уже не внук
И призрак детства с полок самых дальних
Ушел совсем... Не рано и не вдруг.
Но кто же знал, что будет так печально!

* * *
На обратной стороне мира
Город ветреный глядит в море.
Ночью гулкой в тишине квартиры
Там проснется женщина вскоре.

Не поймет сперва, с чего грустно,
Но закурит - и меня вспомнит.
Резко бросится к окну - пусто.
Обернется - дом молчит сонный...

И подкатят слезы невольно,
Потому что снилось - мы рядом,
А от снов таких всегда больно,
Хоть давно бы их и не надо.

Хоть давно несбыточны сказки -
Но когда-то наяву были!
Я с тех пор уж не был так ласков,
Так меня с тех пор не любили.

Просто-напросто текло время
И судьбу тащило упрямо.
Изредка вздымало на гребень,
В основном кидало по ямам...

А теперь вот - судные ночи
С неизбывной данью былому;
И туманный тополь бормочет,
Что заказаны пути к дому.

Что давно он за чертой мира...
Только знаю, там - не иначе:
У окна кромешной квартиры
Женщина по мне тихо плачет.

* * *
Нарисуй мне иную судьбу,
Чтобы в будущем что-то светило...
Я немедленно вместе сгребу
Все остатки и воли, и силы;
Я сломаю колеса недель,
Изменю и привычкам, и мерам -
Лишь была бы достойная цель,
Да хотя бы немножечко веры.

Нарисуй мне иную судьбу,
С этой все: или вниз, или дальше...
Так прискучило пяди во лбу
Приучать к восприятию фальши!
Надоела привычная клеть,
И короткие жирные думы -
Очень хочется что-то хотеть,
Но не литры, не метры, не суммы.

Нарисуй мне иную судьбу,
В самом деле, ну ты-то ведь можешь!
Мне не нужно красот Малибу
И Канады с Австралией тоже;
Дело вовсе не в том, где ты есть -
Дело в том, для чего ты и с кем ты...
Я остаться почел бы за честь,
Но не в качестве эксперимента.

Просто что-то здесь очень не так,
Просто это отчаянно долго...
Если биться за каждый пятак,
То от жизни ни проку, ни толку.
И лежать будет стыдно в гробу
После этих сражений постылых...
Нарисуй мне иную судьбу,
Чтобы все впереди еще было!

памфлет

ГОСУДАРСТВО И Я

Мое государство похоже на венерическую болезнь. Оно мешает жить, мучиет человеческое естество и опошляет чувства. Оно отнимает деньги и время. Жить с ним стыдно, но деться от него некуда.

Мое государство на деле состоит из небольшого сообщества мелких гадов, каждый из которых стремится эволюционировать в более крупного и главенствовать над другими - но при этом все они обязательно утверждают, что мы имеете. И вместе мы - государство. Если б они этого не утверждали, каждому пришлось бы отвечать за свои дела. Но мое государство этого не любит. Оно хочет, чтоб виноватыми были все - тогда никто не виновен по-настоящему. Это диалектика. Не спрашивайте, что означает слово - оно имеет любой смысл, который потребуется государству.

Мое государство очень любит врать. Раньше оно врало мне, что любит меня. Что учит, лечит, охраняет и защищает меня, а когда я состарюсь, будет иботиться обо мне. Когда ложь стала слишком очевидной, мое скромное государство стало врать, что оно по крайней мере уважает меня и постарается сделать все, что обещало. Теперь оно врет, что просто не смогло. Не получи¬лось. Но, конечно же, не со зла, а только в силу объективных причин. Не спрашивайте, каких. Объективных.

При этом мое государство очень хочет, чтоб я любил его. Оно требует этого. Оно постоянно упрекает меня в недостатке проявлений этой любви - я даю ему мало денег, я не доверяю ему, я слишком много хочу взамен. Государству это обидно, поэтому оно изыскивает хитроумные способы, как получить с меня побольше, оно обманывает меня и не дает взамен совсем ничего. Оно хочет добиться любви таким образом. Это патология. Но государство не умеет по-другому - а любви ему хочется все равно.

Только я так любить не могу. Я не философ и не специалист по диалектике. К венерическим болезням отношусь брезгливо. Мазохизмом не увлекаюсь. Мне противно иметь дело с моим государством.

Оно это чувствует и в отместку давит на патриотизм. У моего государства по части патриотизма есть простая, но железная логика: тот, кто не любит свое государство - не любит Родину. Тот, кто не любит Родину - недостойный чело-иск. Недостойный человек не имеет права хотеть чего-либо от государства, владеющего его Родиной. Понятно и доступно любому дураку.

Но мне давно скучно быть любым дураком. И на логику государства у меня есть своя, еще более очевидная. Я признаю, что Родина без государства - столь же несбыточная мечта, как картофельное поле без колорадского жука. Но даже от самого влюбленного в свои грядки огородника глупо требовать любви к колорадским жукам...

Я знаю, что моя логика сильнее - но это все, что у меня есть сильнее государства. А у него есть армия, которая проигрывает одну войну за другой, но на победу надо мной ее вполне хватит. У него есть органы правопорядка, которые не в состоянии защитить меня от бандитов, но вполне справятся с защитой государства от меня. И у него есть законы, которые само государство никогда по старалось исполнять - зато бдительно ждет, когда я нарушу какой-нибудь из )тих законов, чтоб наказать меня на всю катушку. Самое странное, что на все вышеперечисленное деньги идут из моего кармана. Это парадокс. Но хотя государство мое вообще парадоксально, в его жизнедеятельности даже под микроскопом не просматривается гений, который вроде как парадоксов друг.

Впрочем, хуже всего даже не это. Самое обидное, что в моем государстве невозможно стать счастливым. Теоретически допустимо быть здоровым, богатым, влюбленным, талантливым, но быть счастливым при этом - никогда. Мое государство последовательно вытравливает само состояние счастья, разрешая его разве что душевнобольным. Просто потому, что с них нечего взять. Всем остальным положен широкий выбор суррогатов - от алкогольной эйфории до удовлетворения борьбой за место под солнцем. Мое государство почему-то панически боится счастливых людей. Может быть, оттого, что не понимает этого состояния в принципе. Нельзя быть счастливым, постоянно испытывая дискомфорт от несвободы, от бессильной зависимости, невозможности что-либо изменить в решениях моего государства, смысла которых оно часто не понимает само. Мое государство - это власть рабов, неожиданно для себя ставших господами, но так и не научившихся воспринимать никого свободным.

Вот ведь какие мысли умные и высокие, - а подоходный налог с гонорара опять выдрали безжалостно, суки рваные!

фельетон

ПЯТОЕ ВРЕМЯ ГОДА
(Заметки натуралиста)

Быстрее забегали по счетам, зашуршали по карманам и кейсам невесть откуда взявшиеся денежки. Забубнили недовольной покорностью собрания трудовых коллективов, напустили дорогостоящего табачного дыму закрытые сходки особо важных персон, брызнул первыми бумажками избирком - пришло пятое время года, горячая предвыборная пора.

В природе чувствуется нагнетание оживления и расцветание суеты. Крыши начали свое периодическое движение набок. Проклюнулись, окуклились и одуплились первые кандидаты. Да-да, не удивляйтесь - кандидат, согласно последним научным данным, появляется на свет тремя способами. Кроме собственно рождения, широко используется еще метаморфоза и реинкарнация.

Вот выглянул радостно из расколотого амбициями яйца новорожденный кандидат. Пищит оптимистическую чушь, полон энергии бороться за счастье на¬родное и уверен, дурачок, что уж его-то, такого хорошего, изберут сразу. Вот медленно выходит из куколки, настороженно озираясь, кандидат с опытом -провалившийся на прошлых выборах и набравшийся сил попробовать снова. Этот уже знает, что и когда пищать, этот сначала определит места залегания врагов, проложит наиболее безопасные маршруты к заветной цели, прикинет, где нужно поработать гибкой мембраной, кого стоит вежливо и осторожно клюнуть в задницу, а кого можно энергично закапывать в навоз сразу.

А вот, в посверкивании Молний слухов и в грохоте оплаченных прогнозов, готовится великое таинство возрождения кандидата из благополучного бытия успешного народного избранца. Он еще при должности, избранец, еще махает грозно галстуком и блещет значком, но подчиненные уже видят в глазах его знаменательный кандидатский отблеск, и сколько ни кокетничай будущий кандидат - дескать, не решил я еще для себя, кандидатствовать или нет - каждому зависимому гаденышу ясно, что пора либо поддерживать шефа напропалую, либо подыскивать себе иное место под солнцем.

На первый, неискушенный в хитрых играх природы взгляд кажется, что кандидаты - главная движущая сила пятого времени года. Кажется так и особо несмышленым кандидатам, чьи шансы на избрание примерно равны шансам на удар метеорита именно в их головы. Великие скрытые силы уже бурлят повсюду, сотни планов симбиотического и паразитического сожительства строятся вокруг кандидатов! Острая, как понос, потребность вдруг возникла у народа в самых разнообразных социологах, в их исследованиях, рейтингах и прогнозах. Никто, правда, не спросит этот самый народ, действительно ли так остра потребность - но к природному процессу это .не относится. Оживились от безвременного прозябания политические обозреватели, потирают потные ладошки резко народившиеся "думающие избиратели", подписывающие свои "думы" самыми что ни на есть невыразительными фамилиями. Лихо пьют кандидатскую халяву профессиональные работники пера и топора, которым принципиально наплевать, кого в грязь, а кого, за соответствующую плату, в князи. Скоро уже вспорхнут на пару выпусков насекомые газетки, побьются отважно и бестолково в фонарь электората - и помрут еще до того, как раскроет сонный зев правосудие...

А за всем этим, в тишине и охраняемом спокойствии, обстоятельно выбирают себе кандидатов по вкусу величавые и неторопливые Большие Пацаны. 11рикидывают, кому сколько дать и что потом при этом можно взять, кому объявить поддержку на словах, а кому на деле - и достоин ли кандидат вкладываемых средств в принципе, не начнет ли потом нахально отдирать справедливо присосавшихся инвесторов? Впрочем, упаси вас Бог выходить в полночь на болота... то есть, извините, лезть со своим исследовательским любопытством в дела Больших Пацанов. Есть у природы вещей вещи, которые простому натуралисту трогать не след. Об этом наглядно - в фильме "Парк Юрского периода".

Но вот насколько же интересное, господа, существо - кандидат! С виду вполне похож на человека, и питается тем же способом и естественные потребности отправляет традиционными для Homo Sapiens путями. Однако иная уже перед нами сущность, трепетное переходное состояние в биологической цепочке от малозначащей единицы электоральной массы к контингенту могучих хищников при должности - Больших Пацанов.

Доля эта нелегка. Массу энергии, нервов и средств приходится потратить кандидату, чтоб обосновать перед электоратом свое простенькое желание карьеры, власти и денег, как необходимое для этого электората благо. Коварная природа устроила правила игры таким досадным образом, что никак невозмож¬но достичь своей заветной цели без поддержки и любви этого долбанного электората, остающегося там, внизу, в массах. А завоевать любовь масс, в которых каждые четверо из пяти тебе глубоко безразличны, а каждому пятому с удоволь¬ствием превеликим в морду бы насовал - завоевать эту любовь сложно. Вот и приходится кандидату врать красиво и безбожно, тратить скудные свои сбережения на прикорм электората чаем и водкой, развешивать многостраничную напшу через жадные газеты, вымучивать свое солидное мнение по вопросам, над которыми никогда не задумывался. А естественный отбор - он вещь жестокий, из множества кандидатов на желанную должность попадет только один, и гут уж зевать никак нельзя: и наобещать надобно больше всех, и конкурентов в дерьме испачкать поизряднее, и самому по возможности от дерьма увернуться.

Особенно худо приходится тем, кто еще с докандидатской своей поры отягощен моралью, совестью и тому подобной ерундой, в кандидатстве недопустимой. У таких ломка в мозгах происходит темпами катастрофическими и от того их искренне жаль.

Ладно еще, если удалось ценой таких потерь места вожделенного достичь - тут, пожалуй, все спаленное в огне предвыборном и не понадобится больше; а ну как не поверил народ, не избрал?! Очнется через неделю бывший кандидат от запоя с обиды жуткой, глянет на себя в зеркало и возопит: "Господи! Да я ли это был?! Я ли чушь лживую городил, я ли творил дела мерз-кие, деньги вагонами швырял и нервы ящиками тратил?! Да как же людям-то я теперь покажусь?!.."

Но это - временно, этого просветления бояться не надо, оно больше от горя, что задаром все. Пройдет. Закуклится бывший кандидат, мимикрирует - и подождать можно будет спокойно до следующих выборов.

А что ж вы хотите - природа. Не нами задумано, да нами молчаливо одобрено, и куда теперь деваться: к условиям нужно приспосабливаться, чтоб не повторить судьбу мамонтов, каковые волосатые бездари приспосабливаться не схотели. Пятое время года преходяще, как остальные четыре; и ничего тут особо катастрофичного нет. И если спросит кто меня особо въедливый - а народ-то где, роль избирателя в этом природном процессе отчего не показана?! - я отвечу спокойно: да при чем тут народ? Не его это время и не надо голову себе забивать. От народа, слава Богу, одно требуется: выделить полчаса из жизни своей, да сходить на участок избирательный. Можно, кряхтя, соизволить - вон сколько энергии ради того природой потрачено, имейте ж уважение к масштабу.

миниатюры

СТО ОТРЫВКОВ ИЗ ОБРЫВКОВ

Давно и бесплодно завидую людям, умеющим вести регулярные записи для дальнейшей работы, У меня не получается патологически. Каждая попытка за¬вести какое-либо подобие дневника кончается крахом максимум через Две не¬дели. И халатное отношение к ведению записей ни при чем - дневники мои гибнут как раз от регулярности обращения к ним. Мне противно заставлять себя писать. Возможно, налицо безволие, но... когда ежедневно надо записывать, где был, что думал и какие события происходили с тобой - уважать себя перестаешь. Жизнь собственная кажется на редкость мелкой и бессодержательной, мыслишки короткими и заимствованными, поступки - абсолютно никакими. Кажется, сидишь ты эдаким аккуратным Николаем Вторым, выводишь прилежно прямо-таки бесценную для истории ахинею - с кем завтракал, что читал, какой был у тебя стул - и не замечаешь по-детски, что страну ты свою за этой важной работой уже просрал. К черту дневники, к черту педантов и зануд, к черту утренний стул и реакцию на читаемое в газетах! Плевать на всю эту паскудную суетную возню твоего организма!

Жалко другого. Жаль, когда проснулся утром после чудесного сна, в кот¬ром дарован был тебе великолепный сюжет для повести, еще почти помнишь его в общих чертах, а прошел в беготне и делах рабочий день - и ни фига, ничегошеньки, кроме разве какого-нибудь яркого обрывочка. И ощущения, что если б вспомнил, получилось бы здорово... Жаль, когда складывается в голове хлесткая мощная фраза, которую сегодня применить негде, ибо над самим рассказом еще не думал, - а завтра будешь смолить до мозговой боли сигарету за сигаретой, подыскивая нужные слова, и все равно вставишь в рассказ какую-нибудь проходную погань, ибо нужное так и не придет. А уникальные мини-сюжетики, которые, к счастью, все-таки время от времени случаются прямо в твоей жизни, и ничего не надо придумывать, высасывать из пальца - вот же, при тебе случилось, с тобой самим, бери да описывай! А люди, а анекдоты, а на¬строение необычное, в конце концов! Пропадает все это задарма, замусоливается новыми буднями и событиями... Вопит эпоха, визжит душа - требуют наблюдательного скромного летописца, а имеют в моем лице лишь ленивого раз-долбал, по счастливой случайности наделенного некой тягой к написанию слов. И даже начни записывать именно я, ведь никогда и никуда не пойдет это дальше меня... А все равно хочется.

Раз хочется непреходяще - придется сублимироваться. Никуда не денешься, природа. Опять же карма - к чему еще лопнула нежданно-негаданно сшивка редакционного блокнота и разлетелись листочки с каракулями различными по всему периметру стола? Сиди теперь разбирай - может, вспомнится, на какой занудной конференции была нарисована волосатая харя, жующая доллары, да по поводу какого телефонного разговора сделана запись "...Как это на хер?!"

Самое время пожеманничать интеллигентски, и соорудить всему нижеполу-чившемуся солидный заголовок. Эдакую скромно-гордую пошлятину - "Заметки на полях рукописей", "Штрихи к портрету",что-нибудь еще более перетоптанное... Да к чему врать-то. Разлетелась просто старая записнуха - и попали в руки забытые-перезабытые, а так волновавшие когда-то дела и делишки. Отрывки судьбы в обрывках исчерканных листочков...

* * *
Беседовать с уличными проповедниками новомодных западных церквей и сект как-то чудовищно неловко. Агитация рассчитана на такой уж пещерный уровень собеседника, что создается впечатление, будто готовились эти методики для какой-нибудь сельвы Амазонки, но по ошибке попали в Россию...

Молодой человек! Обязательно посетите собрание нашей общины! Знаете ли вы, что все написанное в Библии - правда?!

Да я, в общем-то, и не сомневаюсь.

- А... почему?

Все. Выпученные бессмысленно глаза, искренний ступор. Сбили с вдохновения. Странно ущербные, нелепые, недалекие люди. Заучили насмерть не¬сколько фраз и по этой причине мнят себя наивернейшими слугами Господа. Презирать стыдно, гневаться - глупо, жалеть вроде не за что... Просто неловко. Не могу представить себе священника, хватающего за рукав прохожих, чтоб штащить в храм. Порнография какая-то.

* * *
Город Тольятти, как Москва, как любой Мухосранск, имеет свой собственный, отличный от других менталитет. О великих достоинствах этого менталите-i.i вы можете просмотреть оды в выпуске любой тольяттинской газеты, посвященной Дню города, можно послушать мужественно-сдержанный оптимизм речей градоначальников, прочесть горы мемуаров местных графоманов. Хотя, на мой взгляд, все это штудирование излишне. Менталитет города Тольятти ярче всего характеризуется снисходительным замечанием, которым попеняли журналистке Елене Ш. ее соседи:

- Что ж это вы - книжек вон сколько накупили, а машины своей нету...

* * *
Первое мое впечатление от Тольятти, полученное в апреле 1989 году -удивительно молодой, бодрый, энергичный город, раскинувшийся непривычно широкими улицами, высотными домами... Удачно сняв квартиру и радостно заселившись в чистенькую автоградскую шестнадцатиэтажку, ночью получаю второе впечатление: просыпаюсь часа в три ночи от яростного мужского рыка и визгливых женских воплей. Кидаюсь к окну - убивают, что ли, кого?! Нет, просто сосед ругается с женой. Потерпев еще с полчаса, высовываюсь в окно и кричу:.

Сосед, ну хватит уже, а? Дня тебе мало, что ли?!

Сосед, мужик лет сорока, высовывается тоже и яростно орет в ответ:

Днем я работаю!!!

Что тут, блин, возразишь...

* * *
Иногда мне кажется, что я живу в городе дебилов... Вру. Кажется мне это очень часто. Иногда появляется уверенность.

* * *
- Алло, это так называемый редактор?
- Слушаю вас.
- Я по конкурсу вашему! Я знаю правильный ответ!
- К сожалению, вы уже опоздали. Ответ угадан ранее и приз ушел другому. Можете лишь проверить себя, правильно ли вы догадались.
- Нет уж! Я вас проверяю! И вот что скажу: вы х.ета. Вы не просто х.ета - вы манда! Вы меня хорошо слышите?
- Что-нибудь еще скажешь?
- Ах, так вы меня уже на "ты"?!

* * *
- Але, это редактор?
- Да, здравствуйте.
- Это самое... Как его... Это редакция "Презент"?
- Да, я слушаю вас!
- Ну, в смысле это... Я хотел вот че... Как его. Вот газета эта ваша. Это "Презент" же, да?
- Да, "Презент".
- Ну вот. И че?
- Что - "че"?
- Ну и че делать в смысле?
- Вы о чем, собственно?
- Ну, это ж "Презент"?
- Да "Презент", "Презент"! Что вы хотели?!
- Так я, значит, бля, как раз насчет. Вот вы все пишете, пишете, и че теперь?
- Слушайте, я вас не понимаю. Мне некогда. Что вы хотите спросить?
- Ну, я это - мнение высказываю. Вы же обязаны критику выслушать, е.твоють!
- Давайте без мата, пожалуйста. Вам что-то не нравится, или в чем дело?
- Ну, это, бля... Раньше, на х.й, я вашим "Презентом" сраку вытирал, теперь вот читают все - и че, е.твоють?
- Послушайте, хватит хамить! Сформулируйте четко, что вам нужно?
- Да с-салага ты, блядь, гавно, сука!!!

* * *
- Мне нужно редактора Присяжнук.
- Может быть, редактора Присяжнюка? Это я.
- Это ты про Голландию писал? -Да.
- Прокольчик в образовании твоем имеется. С каких это пор Тиль Уленшпигель стал национальным героем Голландии?
- А чьим же?!
- Вот, не знаешь. А берешься газету делать. В школе учиться надо было! Все нормальные люди знают, что Тиль Уленшпигель - национальный герой Швейцарии.
- Вы стрелка-лучника, что ли, имеете в виду?
- Совершенно верно, того самого, что ты в голландские герои записал!
- Так швейцарского стрелка-героя зовут Вильгельм Телль. Тиль Уленшпигель - совсем другой человек.
- Ты мне чушь тут не пори! Я учитель, мне шестьдесят три года, так что слушай и мотай на ус! И таких дурохлопов, как ты, я бы не то что в Голландию, к газете бы близко не подпустил! Знатоки тоже!

* * *
- Я хочу выяснить у вас как редактора один важный вопрос.
- Пожалуйста.
- Вы ведь за напечатанное вашей газетой должны отвечать?
- Должен.
- Ну и что это такое: вот заметка под ехидным таким названием "Еще одним верным ленинцем меньше?", где корреспондент ваш пишет про казаков, кото¬рые хотят переименовать улицу Свердлова в Казачий проспект. А через три страницы рекламная статья про яйцо "СВЕРДЛОВСКОЕ". Так какая ваша позиция?!
- В чем?
- Не придуривайтесь! Это значит - и вашим, и нашим!

* * *
- Константин Григорьевич, я вам звонил уже насчет информационной под¬держки концерта Евтушенко. Мне мало того, что вы предложили...
- Что ж вы хотите, газета не резиновая. Анонсовая заметка о приезде и интервью с Евтушенко, когда он приедет. Хватит, по-моему.
- Нет-нет-нет, вы не понимаете! В городе совсем не знают Евтушенко! Забыли великих людей! Надо всем обязательно рассказать до его приезда, кто он такой...
- Ну, знаете, Евгений Евтушенко настолько известен, что публиковать о нем какую-то еще "познавательную" статью...
- Да нет же, не знают его в Тольятти! Обязательно надо просветить людей, обязательно! Ведь это же высшая задача прессы - поднимать культуру, рассказывать об известных людях!
- Когда Евтушенко приедет, мы с ним после концерта обязательно поговорим и расскажем тольяттинцам все интересное. Просветим всех и выполним высшую задачу.
- Да на хер мне, извините, это просвещение после приезда нужно, если с концерта прибыли не будет...

* * *
Имел на днях долгую беседу с неким сектантом, приятным благообразным дядечкой, каковой просветил меня во многих областях и пытался заставить думать о вечном. Убежденный вегетарианец. Решив, что всерьез заинтересовал меня своими идеями, по доброте душевной решил помочь мне обратиться в его веру - объяснил, что от мяса легче отказываться, если заменить его для начала специальным продуктом, соевым мясом. Ради эксперимента пришлось приобрести в супермаркете пакет этого самого соевого мяса. Выглядит как говно, пахнет говном, вкус, видимо, тоже как у говна (не с чем сравнивать). По-моему, говно и есть. Как мало нужно порой, чтоб распознать ересь!

* * *
В свое время в газете "Площадь СВОБОДЫ" была юная машинистка Наташа, которая при наборе текстов делала потрясающее количество ошибок. От орфографии до пунктуации - и далее по всем разделам. Слова перевирала уникально, "плюхи" ее становились редакционными легендами. Укорять было даже совестно: Наташа невинно хлопала добрыми глазами без признака мысли и гянула "да чо - ну задумалась просто..." А я вот до сих пор не знаю, о чем же надо так задуматься, чтоб вместо "вперемежку" напечатать "впереляжку"?!

* * *
Каждый журналер имеет свой "скелет в шкафу" - ошибку, описку, просто ляп от незнания, за который стыдно всерьез и надолго. А среди читателей у каждой более-менее популярной газеты всегда имеется несколько омерзительно дотошных критиков, чьим делом жизни является позвонить в самый неподходящий момент и ехидно либо сурово отчитать за обнаруженный прокол. В принципе, это нормально и даже полезно - однако бесит, конечно, мощно. Когда ты мучаешься над едва начатой важной статьей, которую через час сдавать в помер, а по телефону поучительно дребезжат о том, что на прошлой неделе в твоей газете на третьей странице две лишние запятые - даже самый далекий от садизма репортер страстно желает в этот момент запихать внимательному читателю пресловутые запятые вместе с подшивкой газеты в глотку до самого желудка...

Но история ляпов парадоксальна. Будучи редактором "Презента", однажды разворачиваю только вышедшую газету - и обмираю. В разделе криминальных новостей одна из заметок кончается диагнозом "перелом головного мозга". Ляп дикий, позорный, дурацкий до слез. Такого прокола не припомню за всю свою бытность журналистом. Не заметили автор информашки, редактор (то есть я), дежурный корреспондент, корректор... Впору посыпать голову пеплом. В глаза людям смотреть стыдно. С мукой жду шквала справедливых звонков с упреками в идиотизме...

И звонок раздается.

- Это редактор? Вы свой "Криминальный фон" сегодня читали?
- Читал, - вздыхаю обреченно.
- Ну, вы уже видели, да? В пятой строке нет знака препинания. И это не первый случай я вижу! А еще газета!

Больше звонков по тому номеру не было. Совсем. Тираж "Презента" - двести сорок тысяч экземпляров... Действительно задумаешься о массовом пере¬ломе головного мозга.

* * *
Искусство говорить эффектно, неординарно и убедительно - искусство таинственное, колдовское, и для меня, например, куда более сложное, чем литература. Слово сказанное не вычеркнешь и не перепишешь. Думаю, здесь от врожденного таланта зависит практически все, и сколь ни пытайся подготовиться, никакие навыки не помогут тому, кто не создан быть оратором.

Однажды во время семинара журналистов за пивом пошел разговор о том, что более ценно в женщине. Тема дохлая до тоски, ответы коллег изобиловали банальностями, но группа задавших столь насущный вопрос редакционных дам была непреклонна - излагать свое суждение требовалось непременно. Возрадовавшись, что до меня очередь дошла не сразу, я заготовил речь эффектную и, как мне казалось, убойную на сто процентов.

И начал:

- А по-моему, лучшая женщина - это гермафродит...

Эффект был достигнут - дамы ахнули, все обернулись. Дальше я минут пять вдохновенно и красочно говорил о том, что разделение полов лежит в основе чувств человеческих, что в любви люди ищут утерянную половинку себя и счастье в любви достается только тем, кому повезло идеально подобрать недостающую часть души... В общем, поэтично говорил, возвышенно.

На следующий день в журналистских кругах рассказывали, что Присяжнюк мечтает трахнуть гермафродита.

* * *
Гуляя по Амстердаму, неожиданно наткнулся на ресторан "Сибирь". Грех было не зайти, тем более что пельменей вдруг захотелось до урчания в животе. Вместо пельменей обозрел за стойкой физиономию размером с большой сыр "гауда", с ярко выраженными семитскими признаками. Физиономия по-русски ни в зуб ногой, ни в анус пальцем, меню состоит исключительно из блюд еврейской кухни. При чем тут Сибирь, я так и не понял, но у голландских посетителей ресторана вполне может сложиться впечатление, будто где-нибудь в Красноярске бродят среди морозов мужественные бородатые евреи-охотники и едят в тайге кошерную пищу на пару с медведями...

* * *
Заботливо спросить у только что упавшего с двенадцатого этажа человека "вы в порядке?" способен лишь американец. И это одна из основных причин, по которым я не хочу жить в США.

* * *
Оказывается, метеоризм и метафоризм - вещи абсолютно разные. Метеоризмом пердят, а метафорами выражаются. Вот ведь как интересно - я-то сдуру столько лет считал, что это все из области стихосложения...

* * *
Ничто так не скрашивает нудную неинтересную поездку, как мощное расстройство желудка в дороге. Говоря проще, путешествие очень разнообразит неожиданно напавший на вас понос. Часы, в соответствии с законом Эйнштейна, пролетают минутами, а воспоминания останутся всерьез и надолго.

* * *
Владивосток, год 1987, квартира, празднуем свадьбу Сережи Письменного, токаря с нашего теплохода. Выхожу в подъезд покурить и оказываюсь в компании нескольких довольно высокомерных молодых людей - гости со стороны невесты, студенты политеха. Заводят чрезвычайно умный спор о приоритетах современного искусства, пренебрежительно сыплют именами, терминами, различными "измами". Жутко стыдно признаться, что в обсуждаемой теме я абсолютно ничего не понимаю, поэтому, внутренне сгорая от стыда, делаю умное лицо, мычу какие-то глубокомысленные замечания и изо всех сил стараюсь не выглядеть колхозником среди профессуры. Неприятно за себя в высшей степени...

Из квартиры появляется слегка подвыпивший вахтенный матрос Кузя. Слушает, о чем идет речь. По всему видно, что Кузьме очень хочется вступить в разговор, но не находится повода - в современном искусстве он понимает не больше меня. Тогда, отважно поймав паузу после очередного заумного пассажа то ли о Бунюэле, то ли об Уорхоле, Кузя громогласно заявляет: - Между прочим, все мы дрочим.

На лицах владивостокских мажоров - столбняк в последней стадии...

Это был один из самых наглядных уроков естественности, которые я получал в жизни. Насколько духовно выше выспренних снобов и меня, трусливого дурака, оказался наш безмятежный балбес Кузя! Ведь даже не пахло тут эпатажем, каким-то отчаянным выдрючиванием от комплекса неполноценности - уверенный в себе и уважающий себя мужик просто сказал то, что ему в данный момент пришло в голову. Без оглядки на чей-то авторитет и паскудную озабоченность тем, что о нем могут подумать... Вот в чем отличие внутренне свободного человека: не решаться что-либо сказать или сделать, но говорить и делать это обыденно, без малейшей мысли о собственной храбрости!

А для эстетствующих придурков, подумавших "фи, как грубо", стоит добавить, что кузино двустишие сочинил на самом деле не кто иной, как Иосиф Бродский. Съели?

Мой знакомый поэт В., волею судеб вынужденный работать ради пропитания своего в банковском бизнесе, тяжко нравственно страдает от общения с нашими доморощенными капиталистами.

- Понимаешь, сидит передо мной, развалясь, эдакая пресыщенная бестолочь в тысячебаксовом галстуке, ни хрена не понимает ни в чем - что в культуре, что в политике... да и в бизнесе тоже ни хрена не понимает, просто повезло когда-то хапнуть, а дальше все за него делают! Сидит, важно эдак бебает какую-то фигню, и кажется ему, что такой уж он великий, такой хозяин - уписяться можно! А я сижу и думаю - блин, гаденыш ты мелкий и несчастный, да от тебя через сотню лет только эпиграмма останется, что я на тебя вчера написал...

Но не понимает поэт, что в этом и есть высшая справедливость. Ему позволяют жить мысли о вечном, его нуворишу-хозяину - отсутствие таковых мыслей. А поменяй эту пару местами, и будет просто два глубоко ущербных человека, и ни банка сиюминутного не останется, ни вневременных эпиграмм. Один суицид...

Хотя осознавать свое место в мироздании, конечно, обидно.

Довольно скучно обличать пороки бессовестного и подлого мира перед зеркалом в пустой квартире. Если уж это дает повод для самоуважения, то анонимки писать, наверное, вообще геройство... На днях в редакцию пришло очередное стихотворное послание от очередного комнатного мессии. Целая поэма в стиле "я рожден, чтоб вам было стыдно", всем досталось, благо отвечать за свои слова не надо; а в конце прямо-таки дембельский аккорд: "...Но я горжусь, что я Землянин!"

Гордость глиста внутри Наполеона - воображай что хочешь, живешь-то все равно в заднице.

* * *
Как-то так получилось, что практически все официальные события моей жизни запомнились мне всякой отравляющей торжество обидной ерундой. Принимали в октябрята - мне не хватило значка с дедушкой Лениным, в пионеры -стоял последним в строю, вступление в комсомол ознаменовалось немедленной дракой с дворовым хулиганьем (не подумайте, что за идею - просто принимали не у себя в военном городке, а привезли в забайкальский райцентр, переполненный злобными потомками зэков и атамана Семенова)...

Весной 1998 года я сподобился быть принятым в Тольяттинскую писательскую организацию. Довольно неожиданно, я и заявления-то никакого не подавал, просто зашел случайно узнать, как идут дела с изданием моего второго сборника - и попал на собрание местных писателей, где как раз шел.прием новых членов. И Станислав Александрович Пономарев, известный тольяттинский романист, ныне покойный (царствие ему небесное) предлагает принять меня. Все соглашаются - да, знаем, талантливый парень, давайте голосовать... Единогласно. Что греха таить, - конечно, лестно. Прямо-таки раздуваюсь от гордой радости; экий я, оказывается, признанный и уважаемый... И в момент моего душевного триумфа раздается вежливый голос некоего невзрачного лысого старичка:

У меня вопрос... Это не вы ли года три назад опубликовали в газете "Тольятти сегодня" рассказ про ассенизатора?

Да, я, - скромно отвечаю, а внутри радость еще больше - надо же, трехгодичной давности публикацию помнят!

Так вот, это отвратительный рассказ. Крайне поганый. ...Сравнения с холодным душем тут мало - скорее, ощущение сбитого оргазма. Редкостный облом. Хотя за тридцать-то с хвостом лет пора бы и привыкнуть...

* * *
Есть в типовых коммерческих договорах такая графа "форс-мажор", где перечисляются события, при которых стороны не могут нести ответственность за невыполнение своих обязательств. К таковым обстоятельствам относятся стихийные бедствия, войны, эпидемии и прочие глобальные беды. А после правительственных заявлений 17 августа 1998 года И разразившегося вслед за этим грандиозного обвала российского рубля и экономики в целом, чудом вы¬жившие коммерческие предприятия стали добавлять в графу "форс-мажор" вслед за извержением вулкана, наводнением, чумой и т.д. новую строчку: "...и непредсказуемые решения российского правительства." Это не прикол - я сам видел несколько таких договоров. До какой же низости надо дойти, до какой степени потерять уважение народа, чтоб деятельность властей страна расценивала как стихийное бедствие...

* * *
Неправда, что человек к старости мудреет. Мудреют лишь те немногие, кто и в юном возрасте отличался живостью мысли, да прочими нетривиальными умственными способностями. Таким прожитые года приносят единственное, чего не хватает для мудрости - опыт. Остальных, то есть подавляющее большинство, никакой опыт умнее не сделает. Обычные люди с возрастом, наоборот, глупеют чем дальше, тем сильнее. И это логично: поскольку стареющее тело приносит все меньше жизненных удовольствий, но доставляет все больше неприятностей, человек с какого-то момента перестает воспринимать мир положительно. А спустя годы теряет способность воспринимать окружающее хотя бы адекватно. Остается только мир внутренний, но если в этом самом мире и в лучшие годы было хоть шаром покати - с чего ж тут мудреть...

Чтоб не было так горько, существует множество способов, убедить себя в обратном. Одним легче ненавидеть все и вся, расценивая более молодых окружающих как вырожденцев и недоумков, другим - Считать себя несчастной жертвой "жестокого и трудного времени", третьи лет в шестьдесят впервые посетят храм Божий, прочтут пару страниц из Библии - и получают уверенность, что постигли мудрость Вселенной... Да ведь и само утверждение, что к старости мудреют - тоже сказочка утешительная.

Самоутешительная, точнее. А на деле-го просто все и сурово: не наелся - не налижешься.

Вот ведь как противно свет устроен, если без иллюзий.

* * *
...Рассказываю со слов работника нашей редакции, с которым история нижеописанная приключилась.

В общем, пошел человек поутру в гараж за машиной. А жена его попросила заедь, дескать, за мной, подвезешь на работу. Договорились, что будет она его ждать у остановки. Вот забрал он, значит, машину, едет себе и неотступно думает, что не забыть бы за женой заехать. И так на этой мысли сосредоточился, что в реальность включился уже где-то на полпути в Старый город - а жена-го, надо сказать, ждет в Автограде. Спохватился он, конечно, развернулся и, проклиная себя всячески, несется обратно за супругой. Супруга уже с полчаса в недоумении мается на остановке, имея при себе здоровенную бочко-бутыль из-под "Молодецкой" - куда-то ее надо было переправить.

Наш герой молча, чтоб не провоцировать изложение обиды, подруливает задней дверью к жене, сам не оборачивается. Дверца задняя открывается, слышен скрип сидения, потом захлоп двери. Он и поехал. А тут еще по радио передают что-то интересное и наш герой мучается мыслью - успеть бы дослушать, пока не начались упреки. Дослушал. Потом уже пытается выйти на кон¬такт с женой:

- Дорогая, ты на меня не очень обиделась?

А в ответ - тишина... Он оборачивается - и обмирает. Сзади лежит лишь чертова бочко-бутыль, а жены нет и в помине!

Шок, по словам рассказчика, был у него стопроцентный - как только не врезался, машина-то ведь ехала вовсю... Неужто выпала супруга? Да так не¬слышно?!

Помчался назад - и с облегчением узрел свою половину, понуро бредущую от той самой остановки пешком... Бедная женщина уже даже и не злилась, только тихо удивлялась. Она, оказывается, открыв дверцу заднюю, забросила гуда тару - и только хотела сесть к мужу на переднее сидение, как он взял и молча уехал. Может, обиделся на что-нибудь?

Взаимные объяснения опустим. Бывают же кроткие жены на свете...

* * *
Упрекать журналистов за что-либо будут везде и всегда - такова издержка профессии, неизбежная, как наличие дураков в обществе. Но иногда требования "корректности" превосходят все мыслимые нормы идиотизма. Маленький пример - на днях некая труженица общественных связей из ДЖКХ (кто не знает этой звучной аббревиатурой прозывается департамент жилищно-коммунального хозяйства мэрии г. Тольятти) высказала журналисту "Презента" такую претензию:

- Как можно писать в серьезном материале - "...светлые головы из ДЖКХ?! Это некорректно!

- А как корректно? - поразился обалдевший журналер.

- Ну... Надо было написать - "специалисты"!

...Действительно, нашел где светлые головы искать - среди специалистов коммунхоза. Написал бы честно - тупые чиновные рыла. Было б хоть о чем разговаривать.

* * *
Две профессии в современном мире, представителей которых на дух не выношу - вахтеры и секретутки. Секретарями последних назвать рука не поднимается - секретарь все-таки нечто большее, чем сучонка с накрашенным фэйсом, которая основной внешней обязанностью своей мнит недопущение к шефу кого бы то.ни было. Увы, большинство друзей и знакомых моих, с которыми в свое время с песнями пили паршивый вайн по подъездам и дразнили злобно-глупых блюстителей порядка, теперь, войдя в возраст и положение, обзавелись подобными существами. И дозвониться до них без предварительного слащаво-высокомерного вопроса "как вас представить?" уже невозможно. Не оттого ли и друзей после тридцати пяти становится у человека все меньше...

Пример откровенного секретутского идиотизма. Звоню приятелю - не скажу кому, его вина лишь в том, что держит у себя дуру, которой в колхозе коров бы доить, да животных жалко, и лоботомию сделать некому. Звоню. Во избежание вопросов сразу унизительно объясняюсь охрененно важному работнику начальственного телефона:

- Здравствуйте. Главный редактор газеты "Презент" Константин Присяжнюк. Могу ли услышать такого-то?

Ответ (прочтите сперва еще раз предыдущую фразу):

- Как вас представить?

Безотносительно к вышеупомянутой идиотке, сам вопрос бесит до умопомрачения. Особенно когда услышишь его раз в двадцатый за день. Черт его знает, в каких таких Смольных обучают тольяттинских секретуток, чтоб фразу заворачивать именно таким образом. Теперь уже, по истечении долгих лет возмущения, отвечаю кротко, без мата:

Сударыня, вы меня извините, ради Бога, но такой постановкой вопроса вы опускаете себя на уровень лакея при дворе как минимум герцога. Между тем шеф ваш герцогом точно не является, посему будьте добры - спрашивайте впредь по-русски. Например - кто звонит? Впрочем, если вы настаиваете именно на титуле, то записывайте: самозваный гетман Украины в эмиграции, величайший писатель Тольятти и окрестностей, истребитель секретарш и гроза холуев, светоч пропаганды естественной простоты нравов пан Присяжнюк-Задунайс-кий. Ничего не упустили?

Рекомендую. Конечно, есть издержки метода - особо тупые обижаются. Зато семьдесят пять процентов приемных дам в дальнейшем по голосу вас будут распознавать мгновенно. А может, и другим отвечать станут по-человечески. Увы, этот контингент реагирует только на шок...

* * *
Однажды летом, когда я с семьей ездил в Киев, мой пятилетний сын выдал афоризм. Ничуть не задумываясь, естественно, как это могут только дети, он заявил: "Отпуск - это счастье!" Конечно, сперва мы просто улыбнулись детскому лепету - и лишь позже до меня дошла глубина и точность сказанного. Господи, откуда малышу, не ведающему никаких обязанностей тяжелее детсада, знать это?! А вот откуда.

Дело вовсе не в степени тяжести работы. Монотонность и однообразие рабочих дней (и не менее рабочих выходных), заведенный навсегда ритм, за рамки которого выйти чрезвычайно трудно, не теряя ничего - вот что создает главное впечатление от жизни, которую ведем мы, взрослые. И все мы тоскуем от такой жизни. Бодрый психолог возразит, что это не так - вы, батенька, просто не умеете отдыхать! Но на самом деле все именно так, и разница лишь в том, что кто-то удачно скрывает свою тоску, а кому-то тяжело даже пытаться сделать это. Мы придумываем себе развлечения и увлечения, от театров и спорта до банальной пьянки - но с годами все больше понимаем, что на самом деле вовсе не нужны нам эти воскресные походы в лес или праздничные приемы гостей. Это обман себя, попытка создать себе интерес там, где заведомо неинтересно. Так зоосадовский медведь часами может ковырять свою конуру, чтобы забыть о решетке, отделяющей его от мира...

Нам необходима свобода во всех смыслах этого слова. Взрослый, разумный человек понимает, что постоянная свобода недостижима - но ребенку, еще не попавшему в замкнутый круг обязанностей, ясно видна тоска в глазах родителей, когда они пытаются воссоздать свою видимость свободы. И совсем другое - когда они, родители, получают наконец свой законный месяц свободы настоящей!

На самом деле мы действительно живем две жизни. Одна - нудная необходимость, одинаковые дни, стандартно хлопотные праздники и вечная нехватка всего, от денег до времени. Вторая жизнь - маленькая, яркая, искрометный калейдоскоп впечатлений и чувств. Это не просто смена обстановки - это смена всего поведения, мироощущения, отношений в семье. Отпуск - это счастье...

Я где-то читал, что ожидание отпуска, "отбывание срока" от одного отпуска до другого - первый признак психотика. Есть такой гнусноватый термин для обозначения еще не сумасшедшего, но уже начинающего двигаться по фазе нервных заболеваний.

Возможно, это так и есть, только вот ни разу не довелось мне еще встретить нормального, серьезного, занятого делом (и хорошо его де¬лающего!) человека, который об отпуске не мечтал бы. Отсюда и подумайте, в какую клетку мы загнали сами себя, построив именно такое общество, такую цивилизацию.

И еще одно: в среднем счастья нашего, то есть отпуска, за рабочую нашу жизнь получится примерно тридцать месяцев. Два с половиной года - на все, и так недолгое, время существования, отведенное нам природой. Обидно, в самом деле.

* * *
Недавно забавную, на мой взгляд, сценку пришлось наблюдать в бывшем тольяттинском Доме книги. Книготорговля там примерно на пятой части былой территории и сейчас еще теплится, вот в книжном-то отделе я и был свидетелем нижеописанному.

В общем, довольно великовозрастный мальчик спрашивает какое-то издание у одной из продавщиц. Та некоторое время прилежно шарит по полкам, потом, не найдя искомого, обращается к другой работнице прилавка:

- У нас продается такая книга - "Попрощайтесь со здоровьем"?

- А разве есть такая?! - поражается коллега.

- Мама сказала купить... - мрачно мычит книголюб.

- Это что - может, юмористика? Или боевик какой-то? - с надеждой спраши¬вает продавщица (действительно, после многочисленных "Ментов поганых" или "Соплей Бешеного" подобному названию в современной беллетристике не удивишься).

- Не... Это справочник.

- Что ж это за справочник такой? Про что?!

- Не знаю. Мама сказала купить. И тут одну из продавщиц осеняет:

- Подожди-ка, а может, это - "Попрощайтесь с болезнями"?!

- Ага... - соглашается умный мальчик, не меняясь в лице. - Я ж говорю, че-то там про здоровье...

Всеобщее облегчение и смех в зале. А в самом деле, круто - справочник "Попрощайтесь со здоровьем". Из серии "Мои последние книжки"...

- - - - -

Константин Присяжнюк - член Союза Российских писателей, автор двух книг прозы и поэзии, редактор городской газеты "Презент".