ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава 1

Под лай собак из ворот выехал трактор, потянув за собой пустые тележки. Смрадно тарахтел дизель. За забором виднелись цеха — глухие стены, почти без окон.

На проходной мимо Игоря прошла женщина в военном полушубке с пакетом в руках. Встав на крыльце, позвала собак, вывалила им из пакета. Лохматые псы, толкаясь, рычали. Лязгая клыками, схватывали со снега куски. Потрепав их, женщина обернулась и, сердито сдвинув нарисованные брови, сказала:

— Ты чего обутый здесь встал? Для тебя, что ли, ковер постелили?!

Посмотрев себе под ноги, Игорь молча потоптался на брошенном на пол картоне; он ждал, когда ему оформят пропуск.

Войдя в здание управления, Игорь поднялся по лестнице на второй этаж и попал в длинный темный коридор; мягко ступая резиновыми подошвами зимних ботинок, шел, замедляя шаг у каждой двери. Приемная директора оказалась в конце коридора. Из раскрытой двери на пол лег светлый квадрат дверного проема. В приемной — никого. Стол с тремя телефонами, один без диска — прямой. Перед столом вдоль стены выставлены в ряд стулья. Директорская дверь обита рейкой, с изящной гнутой золоченой ручкой, за ней — тихо. Напротив еще одна — замдиректорская (Игорь прочитал таблички на дверях). Она попроще, за ней отрывисто перестукиваются несколько голосов:

— Вячеслав Александрович, я же объясняю...

— С ним давно пора что-то решать.

— Вячеслав Александрович, он такой ненадежный товарищ. Он мне надоел до изжоги.

— А что он говорит? — помедлив, спросил директор.

— Что он может сказать?! У него нет слов, одни слюни.
 
Прислонившись плечом к стене, скрестив ноги, Игорь разглядывал и мял в руках перчатки, ждал. Разговор за дверью то понижался, как бы затухал, то через некоторое время снова набирал обороты. Приятный женский голос удивленно воскликнул:

— Я не пойму, Вячеслав Саныч, ты что смеешься?!.. Если ВАЗ встанет...

"Долго они еще там будут выкобениваться друг перед другом?"- подумал Игорь, устав стоять — прошел, сел на стул, поставил локти на колени, ссутулился, опустив голову.

Поднялся, когда услышал, как задвигали стульями, стали приближаться шаги. Повернулась дверная ручка, и вышли двое мужчин в расстегнутых дубленках с норковыми шапками в руках. Один из них сел за стол, подняв и приложив к уху телефонную трубку, набрал номер; пока ждал, прислушиваясь к гудкам, взял со стола бумаги, пробежал глазами текст. Положив трубку, встал.

— Ты его увидишь сегодня?

— Постараюсь. Я к нему заеду, но он у себя-то бывает?

Вышла женщина с пышно уложенной прической, сжимая папку. Директор, легко придерживая ее за талию, почти не прикасаясь, улыбался:

— Ты этому-то напомни, что скоро первое число, что у него все должно быть по нулям.

Оба засмеялись над чем-то, понятным только им. Поправив пиджак, проходя в свой кабинет, взглянул на Игоря:

- Вы ко мне?

Игорь молча протянул ему заявление, и он пригласил пройти следом за ним. Сев за стол, прочитав, сказал:

— Я уже подписал двоим, они сейчас оформляются.

Подняв голову, вопросительно посмотрел на Игоря поверх очков:

— Туда еще, что ли, надо людей?

Игорь пожал плечами. Он-то откуда мог знать? Директор повертел заявление, перевернул — посмотрел: может, с другой стороны что-нибудь написано. Игорь, стоя сбоку от него, тихо сказал:

— Начальник цеха мне подписал.

— Я разберусь, — решив, пообещал директор. — Пусть заявление у меня останется. Я узнаю, и если нам еще нужно принять людей, тогда придете и возьмете. Даже если меня не будет, спросите у девушки — там... — он показал на приемную. — Она отдаст вам уже с моей подписью. Тогда пойдете в отдел кадров.

Позади него в стене Игорь увидел дверь. Ничем не выделялась, была оклеена обоями и до половины, как и стены, отделана деревом. Если бы она не была приоткрыта, заметить ее было бы трудно.

"Там он отдыхает от трудов", — в усмешке чуть было не дрогнули губы. Сохраняя бесстрастное, словно выточенное из камня, лицо, Игорь вежливо попрощался и вышел.

 

***

Устраиваться на работу Игорю Вольнову помогал приятель отца. Было ему лет сорок, звали его Витя. Волосы перышками обрызгала седина. Усы аккуратно подстрижены и подбриты таким образом, что, постепенно сужаясь, концы их заострялись над уголками губ. Взгляд в его глазах постоянно вздрагивает, ни на чем долю не задерживается.

Побывав у директора, вечером на другой день Игорь заехал к Виге домой. Тот встретил приветливо. Провел в кухню, посадил за стол, сразу поставил чайник, полез в холодильник. Он искоса ковырял Игоря своим дрожащим бегающим взглядом и торопливо говорил;

— А ты что ушел? Надо было от Беляева ко мне зайти. Мы бы сразу разобрались. Все, берут тебя теперь уже точно. Только заявление твое куда-то делось. Нет нигде: ни у Беляева, ни у его секретутки... — он коротко хохотнул на этом слове и продолжал: — Или потеряли, или лежит где-нибудь. Скорее всего, новое придется писать. Ты заедь завтра, найдешь меня...

Вскипев, щелкнул электрический чайник. Витя стал наливать кипяток в чашки.

— А как мне через проходную пройти?

— Ты иди понаглее... На, мажь себе, — он подвинул Игорю хлеб и масло. — Скажешь им: "Мне на работу устраиваться". И вали прямиком, никого не слушай.

— Кто меня пустит? — Игорь, сделав глоток, обжег горло и проговорил другим, осевшим голосом: —У меня ни заявления, ничего...

— Я тебе говорю, морду кирпичом сделал и пошел... Так, подожди, — он быстро прикинул в уме, — сегодня 4-й наряд был, завтра, значит, 1-й... Вот, завтра тем более одни пеньки старые будут стоять...

— Я в тот раз так и думал пройти. Но там как пройдешь-то? Я попробовал, а там вот эта... — Игорь повертел пальцем. — Которая крутится, она так-то не поворачивается. Надо, чтоб он с той стороны ногой наступил. Там у него она защелкивается, что ли?

— Ну — да... Эх, Игорь. Ладно, завтра я сам выйду, встречу тебя.

Придя домой, Игорь сел в зале с тарелкой перед телевизором. На вопрос матери поморщился, не стал скрывать раздражения:

— Мам, я же тебе говорил. Этот Витя — такой любитель мозги компостировать, — в том, как он это сказал, явно чувствовался упрек в сторону отца — вот у него друзья какие. Отец даже не повернулся, словно не слышал. — Помню, как я летом на ВАЗ за один день устроился, а к этому я уже сколько бегаю?..

— Теперь времена такие.

— Времена тут ни при чем. Просто он сам по себе такой человек. Столько с ним суеты, возни всякой. Я сам бы без него быстрее устроился.

— Без него ты бы вообще туда не устроился, — проворчал отец, поднялся с дивана и пошел курить.

Закурив, стоял, шаркая тапочками по полу. Настроение у него испортилось, почти со злостью он думал: "Витя на самом деле ухи много ел в Последнее время. Столько уголка попросил за то, чтобы Игоря устроить. Там не то, что гараж... Я и не помню, сколько метров у меня на работе спрятано... Придется опять идти договариваться".

Потушив сигарету, задумавшись, он продолжал стоять в общем кори-Доре. Вышел сосед с мусорным ведром, посмотрел на него и спросил:

— Ты чего тут стоишь? Выгнали, что ли? — усмехнувшись, вытряхнул ведро и с грохотом уронил крышку.

***
 
За полдня Игорь обошел всех начальников, собирая подписи. День вадался морозный; низко висело над цехами в безоблачном небе солнце было безлюдно и тихо. Приходилось сторониться проезжающих машин  сходить с расчищенной дороги и вставать в сугроб, покрытый жесткой коркой, с хрустом надламывавшейся. На стройке, расположенной на пусгыре между столовой и заводским забором, росли вверх железные балки, виднелась кирпичная кладка, желтели кучи песка.

Держа в руках исчерканное размашистыми подписями и сине испятнанное печатями заявление, постучав, Игорь вошел в бухгалтерию. В кабинете находились две женщины. При его появлении они замолчали, нос лиц обеих не успели исчезнуть улыбки. Прочитав заявление, одна из них сказала:

— Вот, Люба, молодой человек к вам на отопители устраивается.

 — К нам? На отопители? — оживилась Люба, рассматривая Игоря. На ней была шуба поверх синего рабочего халата. — Через кого-то или ты сам?

— Через бригадира там...

— Через Витьку? Он тебе — родственник?— Нет, знакомый родителей.

Люба Черноиванова работала контролером в цехе сборки отопителей.Люба запоминается сразу. Высокая крупная женщина с луженой глоткой. Она обычно не разговаривает, а орет. Рядом с ней оглохнуть можно, но просить ее говорить потише бесполезно. Скажет два-три предложения нормально, а дальше снова орать начинает.

- С твоим ростом хорошо — тебе удобно будет работать. А то у нас столы высокие... Ты раньше где работал?

— Я в этом году институт закончил.

— Какой?

— Наш политех. Сторожем полгода, теперь к вам учеником слесаря печки собирать.

— После института? И что — никуда нельзя устроиться? Вот ведь дожили. Раньше все равно как-то... У меня муж после института хотел на родину к себе уехать. Так его на ВАЗ обеими руками. Чем только не сманивали. И уговаривали, и просили, чтоб только он остался.

— Раньше распределение было, — сказала Лида, перестав заполнять таблицу в альбоме. — А теперь, конечно, развалили страну. Никому ничего не надо.

В коридоре голоса приглушенно нудят, скрипит паркет от чьих-то шагов.

— Мы когда вместе все работники собираемся. Какой бы праздник не был, дома у кого-нибудь или где, — стала рассказывать Лида после того, как Игорь ушел. — Она всегда с туфлями приходит. Принесет в пакете, наденет. Я вот думаю — мы все в сауну собрались перед Новым годом, она в сауну тоже туфли возьмет? Или...

Люба ее перебила:

— А ты ей скажи обязательно: "Слышь, ты туфли-то возьми. Там в сауне банкетный зал есть". И будет она там голая и в туфлях!
 
- У нее муж, между прочим, директор станции... Ну — автосервиса. При чем ему лет 45, а ей... Я точно не знаю, сколько ей... Но она намного моложе меня. Ей, может, 32 где-то. Она его из семьи увела.

— А, ну, я примерно поняла, что она из себя представляет. — покривив рот, кивнула Люба. — Пилипенко такая же. Тоже с туфлями всегда ходит, по вечерам — "кому за 30". Я терпеть не могу таких баб. Сидели мы как-то вместе с ней и с ее мужиком. У нее новый появился. Ты его не видела? И вот она начинает...

Люба села как могла прямо, тонко пропищала:

— Ой, мой Вася, мой Вася... такой... такой...— и грубо добавила: — Прямо в ж... его целовать готова.

— Фу! — воскликнув, сморщилась Лида и передернула плечами.

Обе женщины затряслись в припадке хохота, у Любы даже слезы брызнули из глаз.

— Я вчера так опозорилась, — смущенно призналась Лида. — Даже рассказывать неудобно. Лебедев вчера весь день, как ни зайдет — попросит чего-нибудь и говорит: "Спасибо тебе, Лида. Должен буду. Колготки тебе новые подарю". Раз зашел, второй, третий. А я все не пойму, чего он с этими колготками ко мне привязался? "Куплю тебе новые колготки", — наверное, раз пять повторил. А вечером домой пришла, стала раздеваться, глянула — а у меня сзади на пятке вот такая дыра! А я весь день хожу, не чувствую. Как мне стьдно стало. Вот он, наверное, думал: "Бедная, даже колготки себе купить не может, в дырявых ходит".

— Ладно тебе, тоже — нашла, о чем переживать. Я бы на твоем месте сама сегодня подошла к нему: "Ну, что — купил мне колготки?.. Нет? А в чем дело? Чтоб завтра принес, понял? Мне ходить не в чем".

Посмотрев на часы, Люба поднялась со стула, прощаясь:

— Ладно, Лид, пора бежать. А то меня, наверное, уже потеряли.

Глава 2

Раздирая слипающиеся веки. Игорь заставил себя смотреть в темноту за окном. В ней — россыпь огней готовящегося проглотить тысячи людей завода. Нескончаемые колонны автобусов набиты полусонными людьми. Вышел вместе со всеми, встал в плотную очередь, широкой черной рекой льющейся на проходную. Расстегивая куртки, лезут за пазуху, раскрывают сумки, шарят по карманам, нащупывая пропуска.

Начало недели. Раннее утро после выходных. Идут молча, нет того оживления, с каким уезжают после смены. (Когда словно в неостывших углях то здесь, то там вспыхивает, искрится смех.) Молча. Скрип множества ног переступающих мелкими шажками по снегу. Головы окутал парок дыхания.

Глядя по сторонам, по-хозяйски осматривая все вокруг, по цеху медленно идет начальник Николай Валентинович Шульгин. Галстук у него ровно спускается вниз по груди и ломается, начиная взбираться на живот. При его приближении разговоры смолкают, хотя все делают вид, что не замечают его.

Лишь взглянув, отворачивается Леня; решив собирать шурупчики, высыпал перед собой горсть шайбочек и саморезов. Торопится отвернуться от Шульгина Вася, которого корежит с похмелья. Пряча паленые глаза, 
опускает голову. Мимо глядит Саша, сунул в рот сигарету, щелкнул зажигалкой. Прикуривает, через сигарету тянет в себя воздух. Синие выскобленные щеки впали внутрь, и сразу осунулось и без того исхудалое лицо.

— Саш, покурим? — спросил Слава и, присев рядом, нагнулся, завязывая шнурки на ботинках.

Подошел Игорь, поздоровался, скромно сел с краю. Шумной веселой компанией вывалились из раздевалки женщины, но, увидев Шульгина притихли. Самая пожилая, но маленькая и худенькая, как подросток Зина звонко, у нее и голосок-то тоненький, поздоровалась со всеми. Марина, размахивая перчатками, окаменевшими от клея, издалека громко крикнула:

— Здравствуйте, мальчики!

Усмехнувшись, Леня ответил за всех:

— Здравствуй, девочка!

Молча подошла к столу Оля, протянула Мише сломанную кисточку в сгустках присохшего затвердевшего клея, попросила:

— Миша, сделай мне кисточку.

— Опять? Лёль, что ты ими делаешь? — спросил, потянувшись за но жом — треугольничек лезвия и ручка, обмотанная изолентой. Из рукава спецовки высунулась рука, обросшая густым черным волосом.

Последней идет Люда, недавно вышедшая из декретного отпуска, безобразно располневшая после вторых родов. Витя, тряся связкой ключей, открыл контейнер с инструментами и, наклонившись, шурует в нем. Женя сидит — нога на ногу и еще переплел их. Ссутулившись, локоть поставил на колено, ладонь положил под подбородок. Подойдя и встав перед ним Шульгин спросил:

— Что тут у вас в пятницу случилось? Снизу вверх глядя на него. Женя молчит.

— Чего молчишь, как партизан? Я тебя спрашиваю. Что не поделили?

— Все нормально, — процедил сквозь зубы; подбородок, упираясь в руку, неподвижен.

— Где второй? Вить, он был сегодня? '

— Переодевается.

— Крикни ему, чтоб побыстрее.

Дожидаясь "второго", Шульгин стоял молча. Вся бригада чем-то занята. Все стараются показать, что это не их дело. Хотя все внимательно слушают, и, как только Шульгин уйдет, все сразу примутся обсуждать, что и как он сказал.

За выходные у Паши синяки под обоими глазами успели пожелтеть. Он как раз смотрелся в зеркало на дверце шкафчика, когда ему крикнули, чтоб он поторопился.

— Что случилось? — спросил его Шульгин

— Ничего.

— Я вижу, что ничего. Что мне теперь принимать меры, которые  я имею право применить? — при этих словах у него брови нависли над глазами. — Сейчас составим акт, все подпишут, кто видел. И все — тогда можете оба переодеваться обратно. Я еще раз спрашиваю, что случилось в пятницу?

— Ничего, — повторил Паша, виновато опустив голову.

- Что не понятно, что я сказал? Или говорите, что произошло между вами, или одевайтесь и уходите. Я могу прямо сейчас обоих по статье уволить... Вы что — дети маленькие? Нянчиться с вами никто не будет. Короче так, сейчас пока начинайте работать, а в обед оба принесете мне объяснительные.

— И что я в ней напишу? — глухо, но с вызовом спросил Женя.

— Напишешь, как все было. А если напишешь, что ничего не было, тогда я приму меры, и тогда пеняйте на себя...

Собравшись уходить, Шульгин вспомнил, что ещё Витя хотел с ним о чем-то поговорить. Движением бровей позвал его; они отошли чуть в сторону, где Витя начал жаловаться:

— Николай Валентинович, та смена опять наш подсбор забрала. Сами не успевают делать или не хотят, а мы...

А за столом, переглядываясь, уже шептались:

— А кто подпишет? Никто и не подпишет. Никто ничё не видел.

— Контролеры подпишут.

— Они здесь разве были?

— Они же и настучали, наверное. А больше кто?

 

***

В обед столпились у стола, наливая чай. Витя, подойдя, поставил на стол свою чашку и подвинул Саше, в руках у которого был чайник:

— Сань, плесни мне тоже, — и громко, чтобы все слышали, сказал: — Никто никуда не расходитесь. Сейчас Валентиныч придет, собрание будет.

Женщины, всегда уходившие обедать в раздевалку, толкаясь, стали рассаживаться. Ушла только Марина, но тут же вернулась с пакетом. Раскрыв его, пошла вдоль стола:

— Берите, у меня сегодня бабушке сорок дней.

— Чего?

— Бабушке моей сегодня сорок дней, помяните.

Все, по очереди запуская руку в пакет, берут. Стол запестрел, усыпанный фантиками от конфет. Подойдя к Сергею, Марина задержалась возле него, когда отошла, все увидели, что он обеими руками прижимает к животу целую кучу конфет. Вся бригада взорвалась от хохота.

— Это все она мне говорит: "Бери больше, бери больше..."— оправдывается он, но говорить ему трудно, потому что и рот тоже набит конфетами.

Люда, слегка прикоснувшись к нагретой кипятком чашке, сердито заметила:

— Опять окурков набросали.

— Мы набросали, мы и уберем, — весь в клочьях едкого дыма дешевых сигарет невозмутимо ответил Леня.

— От вас не дождешься, пока вы уберете.

— Это вон бригадиру говорите. Пепельницы нет, куда их?

Витя, не проявлявший интерес к разговору, как только речь пошла о нем, встрепенулся:

— Что — опять пепельница пропала? Я уже замучился вам их таскать.

— Ну и что, что пепельницы нет? — повысила голос Люда. — Что же Теперь из-за этого окурки надо на пол бросать?
 
— А куда их? В карман тебе что ли?

— Зачем — мне?! Себе!.. И, вообще, с женой дома так разговаривай, понял?! — обидевшись. она отворачивается.

"Сейчас еще из-за этих бычков все переругаются, и как раз Шульгин придет..." — сообразил Витя, встал, сходил куда-то и вернулся с помятой жестяной банкой из-под кофе.

— Эх и пепельница, — усмехнулись мужики.

— Пойдет. А вам какую надо? Не нравится, приносите свою из дома.

Мимо, сунув руки в карманы синих халатов, стуча каблуками, прошли контролеры Люба и Гуля. Посмотрев на сидящую в полном составе бригаду, низкорослая Гуля что-то тихо сказала чуть наклонившейся к ней высокой Любе Черноивановой. Мужская половина бригады проводила их недобрыми взглядами. Кто-то высказал общее мнение:

— А вот и в ж... раненые Люба с Гулей.

Шульгина встретили, как обычно, в полной тишине. Мужики молча с показным равнодушием попивали чай, но каждого грело любопытство — что будет? У женщин одно желание — лишь бы поскорее все кончилось, чтобы успеть хоть чуть-чуть посидеть в раздевалке, отдохнуть.

— Все собрались? — спросил Шульгин, и вопрос его натолкнулся на стену молчания (это давно стало правилом поведения — никто ему слова не скажет, пока он конкретно к кому— то не обратится). — Насчет того, что у нас случилось в пятницу... Прочитал я объяснительные, которые вы написали. Там все замечательно: " Я находился на своем рабочем месте, никаких происшествий со мной не было". Тогда я попросил написать тех, кто находился рядом. Вот Сергей вместе с ними стоял, вентиляторы собирал. Он же их и разнимал, как мне сказали. Написал то же самое: " Ничего не видел, ничего не помню..."

— Он пьяный был, — тихо обронил Леня, и от смеха у всех сидящих затряслись головы и плечи.

— Это все, конечно, весело. Но вот кто мне скажет, была драка или нет? Хоть один найдется? Или у нас совсем мужчин не осталось? Что — испугались все, что ли?

— При чем тут испугались? — по лавкам прокатилась волна перешептываний и ухмылок.

— А как еще это называется? Из всех ни один не может встать и честно сказать. Как же вы своих девушек, жен будете защищать на улице? — он повернулся к женщинам: — Вы на них не надейтесь. Будьте уверены — бросят вас и убегут.

Помолчав, Шульгин обратился к Сергею:

— Вот ты написал, что драки не было...

— Я не писал, что драки не было, — неожиданно возразил тот.

— А что ты писал?

—... Просто драка — это когда двое дерутся...

— Ага. А когда один другого бьет — это не драка?

Сергей пожал плечами, и Женя, осмелев, чуть нагловато ответил вместо него:

— Это избиение или еще как-нибудь по-другому называется.

Снова приглушенно зашелестел смех. Опустили головы, пряча улыбки.

— Ладно, давай начнем углубляться в юридические термины. Телесные повреждения бывают легкие, средние, тяжкие, бывают со смертельным исходом, — зачастил Шульгин, и по тому, как задребезжал его голос, все поняли, что Женя вывел его из себя. Разозленный, он почти кричал на него:

— И ты тут не сиди, не ухмыляйся! У тебя это уже не первое нарушение! Ты помнишь, как ты сюда устраивался?! Если я сейчас захочу тебя уволить, тебя никуда больше не примут. С такой трудовой, как у тебя, в другом месте с тобой даже разговаривать не станут.

В наступившей тишине кто-то под столом громко шаркнул ногой по полу.

— И это всех касается. Есть тут хоть один... Поднимите руки те, кто сюда сам устроился. Все сюда устроились по блату. Я вот на каждого из вас смотрю и знаю, кто за кого из вас хлопотал. И тем более не стыдно вам перед теми людьми, которые помогли вам сюда устроиться?

Снова обжег Женю взглядом, спросил:

— Кто за тебя просил? С кем ты ко мне в кабинет приходил? Что, сказать тебе при всех?

— Ну, с мамкой...

— Вот. И ты, и она мне что говорили? А я хотел пригласить ее сегодня сюда, чтоб она постояла здесь и послушала... Я мог бы вообще все без внимания оставить. Только вы учтите, что при таком вашем отношении этим не кончится. Дальше — больше. Потом у вас половина бригады будет за одного, половина — за другого. И — все, такой коллектив работать не может. Такой коллектив надо расформировывать...

После того, как он ушел, за столом недовольно загудели:

— А что он там говорил, что все сюда по блату устроились? Я, например, сам устроился...

— Даже если по блату, что ж теперь?..

— Да, вообще, какая разница?

— Большая, — хитро улыбнувшись, Саша стал объяснять: — Они думают, что раз они тебя приняли, этим ты уже перед ними в долгу. Они тебя взяли, одолжение тебе сделали. Уже можно и зарплату задерживать. Как же! Тебя по блату устроили! Ты уже от этого должен пердеть и радоваться. А ты вдруг начинаешь... И получку тебе повысить надо, и еще желательно деньков к отпуску прибавить.

Глава 3

У Игоря мать с отцом оба приехали с деревень, в 70 г. здесь познакомились. Мать из-под Оренбурга. Отец тут рядом, с Яблоневого Оврага с той (с правой) стороны Волги, через ГЭС ехать надо. Оба без копейки денег. Мать пока в училище училась, у своей родни дальней возле "Бухенвальда" жила. После свадьбы снимали в старом городе. Как дочь старшая Наталья родилась, малосемейку получили. Игорь родился — квартиру дали. Раньше с этим все четко было. Встал на очередь, через несколько лет получаешь квартиру. Получка 20-го числа. Она 119 рублей получала, он— 130. Это без вычетов. 30 — аванс, остальные под расчет. Подоходный налог вычитали 12%, за бездетность вычитали. С мужчин с 18 лет. Как баба Валя ни скажет: "Налог за яйца". Женщина в этом месяце замуж вышла, со следующего уже высчитывают. Как будто за 1 месяц должна родить. В малосемейку заехали — ничего своего не было. Отец с общаги утащил комплекты постельного белья. А на свадьбу-то дарили тапочки, лифчики тряпочные, от двух семей вместе одеяло дарили ватное за 6 рублей. Деньгами наложили 255 рублей одной стороны, 275 — с другой. Хлеб 20 копеек стоил, черный — 15. Колбаса бумажная от 1-60 до 2-80. Ливерную отец до сих пор любит, мать терпеть не могла. Сервелат — 4-20. Бутылка водки — 3-62. Туфли хорошие женские за 24 рубля брала. Югославские мужские туфли 35 стоили, был по 70 рублей. Плохая румынская была обувь, никогда не брали. За обще житие, когда отец жил, 3-60 платил. Втроем в одной комнате. Пальто брали в кредит на полгода. Сколько-то сразу, остальные из зарплаты высчитывают. Как стенки пошли, стенку в кредит взяли. Тогда только бабкин сервант позорный из зала выкинули. Зато в ресторан раньше сходить — 10 рублей можно было и напиться, и наесться. В старом городе "Волга" была в гостинице, в Новом — "Лада" в 1 квартале. Снесли потом за одну ночь. Оттуда наворовали и ложек, и ножей, и рюмок. В сумочках, в лифчиках выносили. Отец графин умудрился вынести. Сейчас вроде и смешно, и стыдно вспоминать. Но это же все от поголовной нищеты. Жизнь заставляет. Одежду детскую до тех пор не выбрасывали, пока до дыр не износит А так младшие за старшими донашивали, и еще потом кому-нибудь отдавали. Помощи никакой ни от кого. У матери все родственники там в Оренбургской области, а у отца в Яблоневом еще хуже нищебродие, одна пьянь Мать не раз вспоминала, как, когда дед помер, бабка к ним приехала.

— С работы домой иду, слышу у подъезда : "Милена! Милен!" (она ее так звала вместо Лена). Оглядываюсь, баба Валя чешет. Лето, жара, а она в болоньевой куртке, в резиновых сапогах. Подходит и говорит: "Собирайся, Милен, дед помер, поехали хоронить". Сказала, как должное. Как что то такое будничное. Поднялись в квартиру, Вася за Игорем в садик сбегал Наталья тогда уже в школу ходила. Отвели детей к соседке. Собираемся бабка все пас поторапливает. Ходит за обоими по комнате в сапогах, не разуваясь, руки в карманах. К зеркалу подойдет, повернется, посмотрится и снова: "Быстрей, быстрей давайте. Внизу машина ждет". Спустились вниз, там машина — хуже инвалидки. Я таких никогда и не видела. Не знаю, что за марка. До сих пор не пойму, как мы тогда все в ней поместились. Пока ехали, она всю дорогу ну всякую ерунду болтала: "Кто бы мне сказал "мерси", тому бы я показала свою писи". Потом только на следующий день что-то до нее дошло, молчком весь день у гроба просидела. Баба Валя эта померла-то вон недавно совсем, 76 лет было, а так до самой смерти носилась, как конь с яйцами. На Север к дочери одна летала. А дед-то помер из-за того, что простудился. У него свищи открьшись в паху и сзади. Мыли его сами с бабкой. Вскрытие показало, что умер от воспаления легких. Печень — как новая, хоть бы где чуть-чуть, пил ведь — не просыхал. Как сейчас помню. Приезжаем в деревню, заходим в избу, с двумя детьми на руках, а там у них, как обычно, все в сборе. Дед лежит на кровати, вокруг алкаши сидят, все друганы его основные. Он у них за главного был. Я смотрю: себе все наливают по полстакана фаненного, ему — полный. Под несут, закусить дадут. Он когда помер-то, денег же ведь ни у кого нет. Несли: кто — тапочки, кто — рубашку. Гроб сами алкаши сколотили. На материю денег не было, обоями оббили. Я тогда сказала: "Денег дам ровно столько, чтоб похоронить. Поминки нечего устраивать. На пропой не дам". Разругались тогда с бабкой вдрызг. А про деда если еще... Сначала мы когда до свадьбы встречались, я к ним приезжала. Он меня под локоток возьмет: "Пойдем-ка по Яблоневому прогуляемся". На голове — петушок, на ногах — кеды. Он же хромой был, с тросточкой ходил. "Мой скакательный сустав" он ее называл. И вот идем, он ножку как-то эдак выбрасывает. Алкаши его навстречу попадаются, руку вверх вскидывают: "Доблестным войскам фюрера зиг хайль физкульт привет!" Он молча кивнет, мол, все понятно. Мимо бабок вдоль забора идем, он им кричит: "Вот невесту себе нашел...". У него за всю жизнь брюк нормальных не было! "Мой костюм — тройка, — говорил, — трусы, майка и фуфайка." У него еще психориаз этот был. Он когда первое время к нам приезжал, после него вся квартира в чешуе этой. Как ни приедет, надо уборку капитальную делать. Чехую его по всем комнатам собирать надо...

У отца еще брат был. Всю жизнь сознательную в тюрьме просидел. Игорь его помнил, хотя и маленький тогда был. Он худющий, на голове шевелюра рыжая кудрявая. В кого только рыжий был не понятно. Но бабка говорила, что рыжина она и через поколение вылазиет. Весь в наколках — в таких каких-то глупых, неразборчивых, как вот дети рисуют, так и у него. Мать рассказывала, как у них на свадьбе, бабка подружек ее ловила, сватала за него: "Ой, девчата, у меня такой жених для вас. Специально вам припасла. Я вас с ним обязательно познакомлю. Вот только он с тюрьмы вернется". Басни любил читать. Молодежь, пацаны соберутся, попросят его. А басни такие про зверей да сказки переделанные. Это мат-перемат сплошной. Не всякий и выдержит это слушать. Но все было со смыслом. По памяти он знал этих басен огромное количество, и все ведь длинные были. А потом как-то по пьянке он утонул.

Если начать вспоминать, то так быстро время пролетело. Вроде только что приехали, поженились, дети маленькие. А теперь вон уже Наталья замуж вышла за военного, в Бузулук в гарнизон с ним уехала. Игорь институт закончил. А жили так, что и до развода дело доходило. Как у всех.

***

Отец на заводе почти с самого основания. Где только не работал. По началу на прессовом производстве, там вроде получал побольше. Производство когда запустили, рабочих по местам расставили, показали — что надо делать. Вроде бы все нормально. А как норму сказали, все сразу же работу побросали, потому что, казалось, столько невозможно сделать. Тогда итальянцев пригнали. Те быстро все сделали. Русские посмотрели, встали обратно. Потом научились и эту норму до обеда с перекурами делали. А с обеда или все спали, или домой убегали. Им тогда норму повысили в два раза. Они через какое-то время и к этой норме привыкли. Им снова повысили. После этого они стали не торопясь работать. Там и мухлевать можно запросто. На крупном — нет, а на среднем и малом штамповку никто не считает. Стоит счетчик. Всех делов — взять проволочку и нагнать.

Инвалидов всяких сколько работает. Стоишь весь день у пресса, дуреешь, привыкаешь к определенному ритму, и чуть ли не глядя руки суешь. Взял, кинул, опять взял. И так весь день, как робот. А тот, который впереди стоит, замедлится, деталь уронит или еще что-нибудь. И вот уже лезешь брать, а пресс еще только опускается... Глохнут люди тоже четко. Поэтому туда в основном алкашей с ЛТП стали присылать работать. Или — вьетнамцев, про них много историй смешных рассказывали. Стоит он с пуль- том в руках, нажимает кнопку, пресc не опускается. Он с этим пультом лезет внутрь посмотреть, почему не работает, глядя вверх, нажимает кнопку... Там весь юмор-то про вьетнамцев и про пьяных русских.

Оттуда отец в МСП перевелся. Попал в бригаду удалую. Пили каждый день. Денег нет, все равно пили. И их прямо с завода в трезвяк увозили. Там в день получки приходил человек, садился, вся бригада вокруг него собиралась. Он доставал "черный" список и начинал называть: "Ты!..". "Ты!..". Получка у всех значительно сокращалась.

На третьем курсе Игорь от института проходил практику на заводе, заходил к отцу в бригаду посмотреть, как он работает. Игорь как глянул: там самому молодому — 41 год. Это как бы пацан считается, за пивом бегает. Все с усами седыми накрученными, с железными зубами. Это надо видеть, как они "козла забивают". Когда из-за стола вскакивают и со страшно перекошенным лицом вопят истерично: "ГЕНЕРАЛ!" Отец смущенно оправдывался после: "Правильно, мы ж на литр играем". Игорь сам лично видел у них такие еще с 70-х годов тетради общие. Исписанные, махровые. В них — списки со звездами. Что они там творят! С ними начальство даже не пытается ничего сделать. Мастер моложе их, его никто в упор не видит. Не то, что пререкаются, не выполняют его указания. Его просто не замечают, как будто его нет. Он подойдет, скажет что-нибудь, в его сторону ни один даже не взглянет. Они еще все в "Единстве" состоят. Это для начальства вообще значит лучше не связываться.

Игорь тогда был поражен, насколько у них юмор тонкий. Мужик на лавке уснул. А ботинки снял, рядом поставил. Там полы — не плитка металлическая, а штопики деревянные. На глазах у Игоря подходит другой мужик. С молотком и двумя здоровенными гвоздями. И прибивает ботинки к полу. Работать начали, этого растолкали. Он опустил ноги в ботинки, встал, попробовал шагнуть и чуть об пол не разбился. От его крика звериного мастер обмер у себя в каморке, выглянул испуганно: "Что опять случилось?" Тот стоит, просит всю бригаду плоскогубцы принести, никто не идет. Он кое-как босиком проскакал сам, вернулся и минут пять точно возился, гвозди из пола вытаскивал. Другой еще так же уснул, нога на ногу. Ему газету между ног сунули и подожгли.

Мать в ПТУ-30 на крановщицу выучилась, после окончания устроилась в шарагу возле химзавода. Бегала по двум кранам. На мостовом и козловом; один — в цехе, другой — на улице. Коллектив мужской весь. Она говорила часто:

— У нас на работе всего три бабы. Всех зовут так: Катька — чувашка, Верка — мордовка и я...

— А ты кто?

— Как кто?! Елена Владимировна. Ко мне все только так обращаются. Отец ее ревновал. Чем старше становился, тем сильнее с годами.

Глава 4

Мокрый снег с ледяными крупинками колюче обжигал, сек лицо. Встав чуть подальше от остановки, Игорь повернулся спиной к ветру, стал ждать заказной автобус. Сузив глаза, высматривал его среди сплошного потока заводских маршрутов. Увидев, шагнул на дорогу, замахал рукой. Маленький "ПАЗик", несшийся мимо, резко вильнул в его сторону и стал притормаживать.

На переднем сидении пожилой мужик с пышными седыми усами, с наполовину золотым ртом, в запятнанном тулупе и шляпе, громко на весь салон с гордостью говорил сидящему рядом Мише:

— Вчера в баню ходил... Шапку потерял. Напился, ничего не помню.

— Я и гляжу, Палыч, чего это ты в шляпе? — усмехнулся Миша, кивнул вошедшему в автобус Игорю.

— Меня до сих пор еще не отпустило. Я сейчас еще пьяный, не проспался. Что там — в три часа лег. Почти не спал совсем...— похвалился Палыч, разглаживая усы. — Надо будет у этих хануриков спросить, в шапке я шел обратно или без? Так что у меня есть еще вариант, что она в бане осталась...

— А если осталась, то еще два варианта: отдадут или себе оставят.

У Палыча за спиной весь автобус поголовно беззвучно корчился от смеха. Слушая его, переглядываются, шепчутся. Некоторые закрывают лицо рукой, лишь бы не засмеяться вслух. Всем интересно, чем закончится.

— А сколько сейчас шапка стоит? — весело беззаботно спросил Палыч.

— Смотря какая.

— Ну... такая... Нормальная.

-Я не знаю, Палыч. Цены-то почти каждый день меняются.

— Да, — сказал Палыч, посерьезнел, задумался. — А то все равно прохладно без шапки.

Все сзади легли со смеху. Женщины смеялись, положив ладонь на грудь, роняя голову вниз, вздрагивали плечами.

Когда, подъехав к проходной, автобус остановился, стали подниматься, выходить. Одна женщина, заранее улыбаясь, спросила:

— Здорово, Палыч! Ты чего в шляпе? Жарко, что ли?

— Нет, зачем? Это я, Раечка, с мужем твоим поменялся, — не моргнув глазом, нашелся Палыч. — Я ему шапку, он мне — ключи от квартиры.

— Да у нас ничего нет. Ни денег, ни выпить нечего...

— Я знаю, я пожалел сто раз, что поменялся. Он меня сам предупреждал: "У меня, — говорит, — в квартире нет ничего. Одна жена, и та — старая..." — Палыч поскользнулся, теряя равновесие, стал падать на спину.

Сзади сразу несколько рук подхватили его, поставили на ноги. Он, повернувшись, двумя пальцами приподнял шляпу и поклонился:

— Благодарю вас.

Среди женщин прокатился смех, а мужчины восхищались:

— Вежливый какой, да? Откуда что берется?

— Интеллигенция — что ты хочешь? Это люди образованные. Не то, что мы с тобой. Хоть какой облеванный-обоссанный, но всегда при галстуке, всегда: "Пожалуйста".

Палыч хотел что-то возразить, замедлил шаг, погрозив указательным пальцем, раскрыл рот, но его подтолкнули в спину:

— Иди, иди... А то сейчас последнюю шляпу потеряешь.

В раздевалке, стоя босыми ногами на коврике, Игорь бросил в шкафчик ботинки, достал носки и туфли, в которых работал.

— Ого, Сань, а ты оказывается качок! — послышался голос Оли и последовавший за этим неудержимый удаляющийся хохот.

— Санек, чего они над тобой угорают? — спросил Леня из другого конца раздевалки.

— Я откуда знаю? — с оттенком смущения ответил Саша.

— Неспроста...

— Да, Сань, чего-то они хотят от тебя.

В раздевалке вонизм не хуже, чем в казарме. И носками, и потом, туалет с умывальней тут же. Хоть гайковерт вешай.

Иногда в перекись сургучных запахов человеческой плоти, наружных и внутренних, вплетался знакомый Игорю еще с институтских туалетов сладковатый аромат выкуренной травки.

***

Утром, выйдя из раздевалки, подходят к столу, протягивают сидящим на лавке руку. Мужики жмут крепко — с чувством; молодежь вяло сует размякшую сложенную лодочкой руку.

Распределились между собой, кто где сегодня встанет. Витя, прикинув кого еще куда поставить, подошел к Славе, сидевшему спиной к нему, и положил руку ему на плечо:

— Славик, сегодня обивку клепать встанешь.

— Вить, я не могу. У меня клинаж, — Слава поднял на него потухшие с перепоя глаза.

— Чего?

— Сердце клинит.

Витя посуровел, убрал с плеча руку.

— С сердцем в больнице лежат... — проворчал он и отошел. Встав из-за стола, потянулись к инструментальному ящику. Наклоняясь, берут пистолеты, гайковерты, отвертки, ножи, плоскогубцы, тюбики с силиконовым герметиком. Расходятся по своим столам, обвитые шлангами.

Идя вдоль потока, Витя остановился около Олега и сказал:

— Олег, ты опять белый гайковерт взял? Иди поменяй.

— Какая разница? — Олег прикидывается, что не понимает.

— Значит есть разница, — тверже говорит Витя. — Сюда — черный гайковерт. Сколько можно повторять?

Черный — хуже. Громче визжит, тяжелее и не крутится в обратную сторону. Если неправильно закрутил, придется спрашивать у кого-нибудь белый, чтобы открутить. С черным стоят на легких операциях.

Проходя мимо стола, Витя, поравнявшись со Славой, в спину ему бросил:

— Те, у которых сердце болит, пусть вон клапана клеют. Повернувшись, Слава неприязненно посмотрел на него, но промолчал поиграл желваками, встал, пошел клеить.

Начали. По столам пошла первая печка...

Рассеянный полумрак, из-за которого, когда после смены выходишь цеха, болят глаза. У Игоря над головой в светильнике из двух ламп дневного света одна, потрескивая, пульсирует.

— Игорек, тебе лампочка на нервы не действует? — спросила стоящая рядом Зина. — И мне действует. Давай Вите скажем, чтобы он электриков позвал поменять ее?
 
Держа одной рукой вентилятор. Игорь отверткой давит скобу, чтобы та защелкнулась; чмокнув, она садится на место. Готовые вентиляторы складывает на тележку.

Сквозь постоянный шум через весь цех продрался пронзительный крик:

— Моторы давай!

Обмазав кисточкой радиатор, Зина прислонила к месту, где нанесла клей, полоску поролона, похлопав, отложила и, посмотрев на Игоря, сказала:

— Игорек, это он тебе. Отвези ему.

Бросив отвертку в ячейку со скрепками, Игорь медленно покатил грохочущую, подпрыгивающую в выбоинах пола, нагруженную вентиляторами тележку.

Подошло время чай пить. Все расселись за столом. Незатейливо вяжется паутина разговора. Каждый роняет в общий гомон свою реплику, и весь перерыв не смолкает разноголосица, лишь смех накатывается как волна, всякий раз заглушает ее.

— Все понятно с тобой, Лёля, — разочарованно сказал Миша, косо взглянув на ее синие милицейские брюки.

Оля, положив руки на колени, стала объяснять:

— Это у меня брат в охране работает...

Но Леня перебил, запальчиво предложил ей:

— Слушай, сними ты их. Вся бригада твоими штанами напугана.

— Ага. И что мне теперь, без штанов ходить?!

— О! Прекрасная мысль!

— Особенно — когда есть что показать.

— Как это у Лёли не будет что показать?! Ты башкой своей думай маленько, прежде чем говорить такие вещи!

— Нету у меня, нету... Успокойтесь оба.

— Ну, это ты врешь. Как это нету?

— Так — нету.

— Ты покажи, что нету. Тогда мы поверим.

В стороне Витя копается в картонной коробке с чашками, банками с сахаром, пакетами с чаем.

— Вить, дай там мой бокальчик, — попросила Зина.

— А какой он? — перебирая чашки, спросил Витя.

— Белый, с корабликами.

— Вить, лучше не давай, — посоветовал Женя. — Так всегда начинается. Потом она сахар, ложку попросит. Потом — налить, помешать... И, в конце концов, денег взаймы. Так что лучше сразу отказать и все.

Положив в чай варенье, помешав ложкой, Марина удивленно сказала:

— Смотрите, смотрите — как красиво! Как будто водоросли плавают. Люда с Зиной заглянули в ее чашку:

— Да, — согласились обе, вздыхая и улыбаясь. — Вот так насмотришься и пить не станешь. Жалко будет.

— Это как кто-то мне рассказывал... — начал вспоминать Вася очередной случай. — Жена из груди сцедила, надоила молоко свое... Оно вот иногда у баб льется, что ли?..

— Не льется, наверное, а чтоб не пропадало, — предположил Сергей, и все женщины прыснули со смеху.
 
— Нет, — уверенно сказал Вася. — У них иногда текст прямо. Моя вон мокрая ходила, у нее, вроде, лифчик с платьем насквозь промокали... Да, Люд?

Люда задумчиво покачала головой:

— Я, Вась, не знаю, что там у твоей было. Мало ли почему она у тебя мокрая ходила...

Последовавший после ее слов смех немного смутил Васю, он бы, может, и не стал дальше рассказывать, но Сергей горел любопытством:

— Ну, ну... И что дальше?

— Она в стакан налила и поставила на подоконник. А он на кухню зашел, видит — стакан стоит, взял и выпил. Говорит: "Выпил и не пойму, что такое. Долго так стоял, думал — что за ... ?" — Всеобщий хохот почему-то снова смутил Васю, и он обратился к Лёне, ища поддержки: — Лёнь, вроде ты мне это рассказывал?

— Я ?!. Нет, — Леня категорически замахал руками. — Я такого не мог рассказывать.

Зашел разговор про семейную жизнь. Холостые Сергей и Миша, возражая Зине, оба твердили одно и то же:

— Пока у меня квартиры не будет, я жениться не буду.

— Просто ты еще не встретил такую девушку...

— Миш, если ты ее полюбишь... — заговорила Люда. — Она, может, не будет ждать, пока у тебя квартира появится.

— А у меня она и не появится, пока я здесь работаю. Я себе телевизор не могу купить. О квартире я даже не мечтаю.

— Ну — вот, тем более!

Все замолчали, оставшись каждый при своем мнении. Подумав, Сергей с безразличием сказал:

— А я все равно считаю, что первый раз женился — это пробный. Так... — повернувшись, он спросил Сашу: — Тебя, Сань, жена любит?

Саша по привычке стал выкручиваться, уходя от ответа на прямой вопрос:

— Это в семнадцать лет по любви женятся. А потом, когда поумнеют, тогда уже другую надо. Ту, у которой квартира, дача, машина...

— При чем тут? — нетерпеливо перебил Сергей. — Я тебя про любовь спрашиваю. А ты — про машину. Про жратву еще скажи. Любовь — это не жратва. Хотя, Сань, ты про себя, что ли? Тогда извини. Я понимаю, что тебе лишь бы пожрать, но я-то тебя про другое спрашиваю. Жена тебя любит или нет?

— Меня-то любит. Я вон какой худой. А вот тебя... Ты-то толще меня.

— Мне и не надо, чтобы твоя жена меня любила. Какой-то ты, Сань, дурной.

Спор продолжался. Миша начал все снова о том, что он не хочет жениться и жить с родителями:

— Это одна нервотрепка будет, — не зная, как убедить Зину, он решил, что с ним должна согласиться Марина, которая недавно развелась с мужем, и спросил ее: — Марин, ты с кем жила?

— Когда?

Вся бригада дружно раскатисто хохотала. Стараясь переорать друг друга, просили зарумянившуюся Марину:

— На той неделе, Марин, ты с кем жила?

 
— Марин, перечисли всех, с кем ты жила!

— Да, нам всем интересно!

Первым посерьезнел Витя и, подождав, когда все отсмеялись, посмотрев на часы, сказал:

— Ладно, мужики, начинайте. Время уже.

Посидели еще немного, усмехаясь; потом все вместе поднялись из-за стола и, надевая перчатки, разошлись по своим местам.

— Зин, включи вентиляцию!

Зина легко влезла на стол, потянулась к выключателю, нажала кнопку. Нарастая, становился громче гул движущегося по воздуховодам вытягиваемого воздуха. К нависшему над столом сетчатому жерлу воздухозаборника притянуло обрывок оберточной бумаги. Он, шелестя, затрепался на сетке.

***

В этот день Игорь первый раз встал в поток и не успевал. Женя, стоявший на операции перед ним, завалил его печками так, что Вите пришлось часть их сложить в пустой контейнер и отодвинуть в сторону, чтобы не мешали. Ставя со своего стола на пол очередную печку. Женя подбадривал:

— Не сдавайся, Игорь!.. Поднажми!.. Переключайся на вторую!..

Вытирая со лба пот, Игорь молчал. За смену он даже ни разу не присел.

Простоял у стола, согнувшись. Хотя говорили, что вроде для всех столы высокие, ему они были низкие. В конце смены он еле разогнулся, стиснув зубы, перетерпел боль в пояснице.

Обедать не пошел. Работал, разгребая завал. Проходя мимо, все спрашивали:

— Ты как — живой?

Мужики, играя в нарды, поглядывали на него:

— Гляди, как он работает. Весь изогнулся. С его ростом... он ведь метра под два, да?

— Да, — согласился Леня, бросая кубики. — Хорошая палка г... мешать.

— А он, правда, институт закончил? — спросил Миша. — Вот ему, наверно, тяжело в жизни... Пять лет отучиться для того, чтобы слесарем пырять? Я не знаю... Если бы я выучился, я бы близко сюда не подошел.

— А куда бы ты пошел? Сейчас не берут никуда, — сказал Витя, достав принесенный из дома завернутый в газету обед.

— Просто не захотел как следует побегать, посуетиться. С образованием можно так устроиться... Если очень захотеть. Это я отсюда никуда больше не пойду, а у него диплом есть.

Подошла Зина, присев рядом с Витей, спросила:

— Вася на больничный ушел?

Витя равнодушно пожал плечами, а Олег сказал:

— Он не хотел. Его Михалыч вынудил. Он пришел с температурой, стал просить, чтоб ему административный дали, а Михалыч сказал: "Не пущу, народу и так мало". Вася пошел в больничку, его на больничный отправили. Он говорил, у него вся семья гриппует...

— Да он наговорит, только слушай. Что ты — Васю не знаешь?
 
— У всей семьи — грипп, а у Васи — трипер, — сказал Леня, переставляя на доске фишки.

После обеда только все выстроились по своим местам и начали работать, как вдоль потока пополз едкий дым.

— Фу!.. Не одно, так другое! — морща нос, откинув гайковерт, сказал Леня.

— Горим! — весело крикнул Миша. — Марин, ты что стоишь?! Выключи проверку!

Дымила электропроводка, и Марина, глядя на нее, взвизгнула:

— Ой, я боюсь! А если меня сейчас током ударит?!

Она робко потянулась к выключателю, но, увидев, что к ней направляется Люба, посторонилась, уступая ей место. Люба спокойно щелкнули выключателем и крикнула:

— Витя! Зови электрика.

Гуля с любопытством подошла посмотреть. Проводка дымиться перестала, и она спрашивала, показывая пальцем:

— А где дымилось — здесь?.. И что — сильно? Прошло полчаса.

Люба подошла к бригадиру:

— Витя, электрика вызвал?

— Да.

— А где он?

— Не знаю, его Михалыч ходит, ищет.

— Но нам надо вентиляторы проверять.

— Складывайте пока отдельно.

Через час в цех стремительно вошел мужик в синей фуфайке и джинсах. Кепка надвинута на глаза, в руке — чемоданчик с инструментами. Издалека заорал:

— Витьк! Ну, чего у тебя случилось? Я уже переодеваться пошел, домой собрался...

— Вон у проверки провода замкнуло, — Витя повел его к месту.

Вслед им полетели насмешки:

— Домой он собрался. Замдиректора, что ли? — проворчал Сергей.

— По электричеству, — хохотнул Леня.

Пришел мастер, подойдя к электрику, стал орать:

— Ты где шляешься?! Я прихожу, ты должен быть на рабочем месте!

— Я и был! — заорал тот же. — Вон, вышел на минутку за забор, кобели эти не пускали...

— Кобели, кобели! Я к тебе час назад заходил, тебя не было. Ты только сейчас появился. Тебя нигде найти не могли...

— Значит, плохо искали!.. Ну, вот я же пришел, что еще надо?

— Ты это когда еще должен был сделать? — спокойно спросил Михалыч.

— Сейчас сделаю.

Сделав за пятнадцать минут, бросив в чемоданчик отвертку и моток изоленты, он быстро молча ушел.

Мастер с трудом пробрался через завал сложенных на полу печек, тронул Игоря за плечо:

— Игорь, на, возьми, — протянул талоны на молоко.

Взяв их, сунув в карман, Игорь увидел, что Гуля машет ему рукой, зовет его. Сделал вид, что не заметил, опустив голову, стал закручивать хомуты на шлангах. Гуля подошла, рукой легонько толкнула его чуть в сторону. Игорь подвинулся, и она, перевернув печку, стала показывать:

— Игорь, тебя разве не учили, что надо вот тут доворачивать?.. Это обязательно, потому что на заводе, когда будут устанавливать...

Молча слушая ее, Игорь думал: "Ты еще тут вертишься под ногами..."

Она была ниже его плеча и смотрела на него, задрав голову. У нее гладкие черные волосы, брови выщипаны в тоненькую линию, над верхней губой растут усики. Из-под накрашенных длинных ресниц сияют карие глаза.

Люба тоже подошла и, выяснив в чем дело, сказала:

— Гуль, не отвлекай его. Он и так не успевает.

— Он не доворачивает...

— Да — ладно, нигде не написано, что их надо доворачивать, — она увела Гулю, и Игорь в душе поблагодарил ее за это.

В конце смены, выполнив свою работу, Санек и Миша помогли Игорю с завалом. Отдав последнюю печку, Игорь убрал со стола инструменты, выкинул пустые коробки, взяв щетку, стал подметать. Вынул из-под стола отломленный кожух, огляделся — вроде из контролеров никто не смотрит, и пнул его к последнему столу, куда нужно относить весь брак. Кожух, скользя по полу, пролетел полцеха. Люба вышла из-за стенда, и он ударился, уткнулся прямо ей в ноги.

— Бракованный! — хамовато крикнул Игорь, хотя сам растерялся.

Люба покачала головой, наклонилась, подняла.

Глава 5

Пообедав, женщины свернули газеты с мусором, выбросили в ведро, ополоснули бокалы. Зина, собрав объедки, как обычно, побежала кормить собак. Псы с печальными глазами и свалявшейся сосульками шерстью на боках уже ждали ее.

— Может, в дурочку? — спросила Люда и потянулась к себе в шкафчик за колодой замусоленных с оторванными уголками карт.

— Сейчас Зина придет... Раздавай пока.

Забежав с холода, Зина похлопала себя по коленкам, села. Люда раздала, придавила колодой козырь и засмеялась.

— Ты чего? — удивилась Оля.

— Я про качка вспомнила.

— А — а... — Оля тоже заулыбалась.

Зина, глядя то на Люду, то на Олю, тоненьким голоском попросила:

— Чего-чего?.. Девчонки, расскажите мне тоже!

— Утром вчера идем с ней мимо мужской раздевалки, — говорила Люда Зине, не замечая, что Оля тем временем подглядывает в ее карты. — У них дверь открыта, и Саша стоит — переодевается. Только начал, еще в рубашке, брюки только приспустил до колен. А у него трусы такие обтягивающие, как плавки. И Ольга... — рассказывая, Люда давилась от смеха. — На трусы его смотрит, глаза по пять копеек сделала и в бок меня локтем толкает: "Ого! Глянь, вот это Саша — качок!" Еще орет ведь, как резанная!

Посмеявшись, молча доиграли кон. Зина и Оля держат по две карты, а у Люды — веер не умещается в руках.

— Люда, ну, ты чего — сдаешься, что ли? — нетерпеливо спросила Зина.
 
Вздохнув, Оля покачала головой:

— Она еще сидит, чего-то думает.

— А что у нас козырь?

— Те, которых у тебя нет.

— Люд, опять Оля у тебя в картах ночует? — войдя в раздевалку, сказала Марина.

— Да?! — Люда прижала руки к груди, глядя на Олю.

— Давай ходи быстрей под меня. Любую карту бью, — усмехнулась Оля и бросила свои карты. — Раздавай, дурочка с переулочка.

Перемешивая колоду, Люда половину рассыпала на пол, подняв, сказала:

— У меня у сестры проблема. У нее на работе лежат десять палок колбасы, она не может их вынести...

— Она у тебя где работает?

— На мясокомбинате... Она там заранее с одной сторожихой договорилась или с охранницей, короче, с бабой — ВОХРушкой, что та ее пропустит. И эта баба чего-то как-то ее подвела... я вот не поняла толком. В общем, теперь надо уже двоим давать на лапу. А сестра еще не сама воровала, а тоже с кем-то договаривалась, чтоб ей из цеха вынесли. Потому что у нее доступа в цех нет. Она там кем-то работает. Короче, ей эта колбаса чуть ли не дороже выходит, чем если б она ее просто купила. И этим — дай, и этим — дай, и все на нервах. И не знает, что теперь делать. Хотела к праздникам принести, но теперь неизвестно, как вообще получится. И даже жалеть начала, что связалась.

— Ну и что? Ну и будет сама жрать ее на работе...

— Так ведь могут найти! А у них там еще такой коллектив, все друг дружку закладывают.

— Да везде так. У нас, что ли, не так? — спросила Оля, явно намекая на кого-то.

— Ой, не знаю... — размечталась Зина. — Вот у меня б сейчас лежало в шкафчике десять палок, я б ела ее сама потихоньку. Вот так утром пришла, пока переодеваешься — раз — за милую душу сожрала грамм двести сервилатика. Да, Оль? Нам бы на двоих и то..

— Она б у тебя пропала в шкафчике, —- успокоила ее Марина. — Как помнишь, нам творог давали в таких пластмассовых баночках? Не творог, а творожная масса — сладкая с изюмом. Я, как дура, набрала на все тало¬ны. Конец месяца — талоны пропадали. А домой не в чем было нести, я их на ночь оставила. Утром прихожу, а они все повзрывались, высыпались на полке
— И что — выкинула?

— Прям выкинула! Собрала, домой принесла. Все ели, все довольные были.

Люда поднесла к лицу руки, поморщилась от исходящего от них запаха клея и липучки и сказала:

— Это как одна баба другой жалуется: "Ой, я такая толстая, такая толстая. За всеми в семье подъедаю, выбрасывать жалко". Вторая ей говорит: "Ну, ты заведи поросенка". Та подумала и говорит: "Что же мне еще и за поросенком подъедать?"

Все засмеялись, кроме Зины. Она наоборот посерьезнела и напомнила Люде:
 
— Кстати, Люд, а что там про поросеночка-то слышно? Ты же говорила, что тебе из деревни должны привести.

— Должны, но не обязаны.

— Мы же на двоих договаривались взять с тобой, да?

— Ну, да. Тот мужик, который обещал, он ездил, ничего не привез. Он говорит, что сейчас по всем деревням фуры ездиют...

— Кто ездит?

— Фуры... Ну, рефрижераторы большие. Они скупают все мясо, все подряд сметают подчистую. В Москву и Петербург везут. Вот поросенок еще маленький, они хозяевам говорят: "Все, никому его не отдавайте. Мы за ним приедем". Не торгуются совсем. Так что скоро голод наступит, там-то у них, видно, уже жрать нечего.

— Да, голод будет в обязательном порядке, — заверила Марина. — Давно обещают.

Зина, сомневаясь, покачала головой, покосилась на Люду, к чьему мнению она всегда прислушивалась, и сказала:

— По-моему, это просто перед Новым годом все бросились все скупать. А после праздников, мне кажется, не должно такого быть.

— Это все с этим кризисом долбанным! Люди с ума сходят, — неожиданно разозлилась Люда. — Я слышала, мешок сахара чуть ли не тыщу рублей будет стоить. Это куда годится?! Что я целый месяц буду работать на мешок сахара? Да никто просто брать не будет.

— А я вот все равно не пойму. Ну, скачет этот доллар. Ну и что? Ладно там все импортное дорожает, но почему на наши товары тоже цены растут? — растерянно спросила Зина.

— Рубли обесцениваются, они сейчас никому не нужны. Все стараются их во что-нибудь вложить. Вон у меня у подруги родители самогон гонят на продажу, так они все деньги в сахар пульнули. Я последний раз к ней заходила, у них вся прихожка мешками заставлена.

Собрав разбросанные карты, Люда стала гадать, в определенной последовательности раскладывая их на выцветшей клеенке, покрывавшей стол. Часто останавливалась и замирала, вспоминая, что означает выпавшее сочетание карт. Зина, убрав со стола свой бокал, сказала:

— Я вчера на остановке женщину видела в кожаных штанах...

— Ой, я полно видела — ходят, — фыркнула Марина.

— Это молодые, я тоже видела. А это уже в возрасте женщина, на себя напялила.

Глядя на карты, Люда медленно и задумчиво сказала:

— В кожаных штанах, да еще в алюминиевых трусах...

— Чего-чего?

— Это что-то типа «два гвоздя упали в воду, как фамилия грузина?» Да Люд?

Люда удивленно посмотрела на них:

— Это частушка такая... Что — не знаете, что ли? — и запела:

— Сидит заяц на заборе

     В алюминиевых трусах.

     А кому какое дело, что ширинка на болтах?
 
Смеясь. Зина расстраивалась и жалела его:

— Это он, бедненький, пока все болты ключом пооткручивает...

— А может, он их до конца-то и не закручивает, просто наживил... — резонно заметила Марина и стала изображать: втянув голову в плечи, сгорбилась, с озабоченным лицом мелко засучила пальчиками, дергая пуговицы у себя на брюках.

***

При каждом всплеске хохота в женской раздевалке мужики начинали прислушиваться, переглядывались:

— Что у них там сегодня?

— Иди — узнай.

Сами сидели молча, разговор как-то не получался, пока не появился ремонтник Палыч. Все, помня о том, как он чудил вчера утром, встретили его как никогда дружно. Леня изобразил неподдельную радость, витиевато выругался от избытка чувств, воскликнув:

— О!.. Вот и Палыч нарисовался! — схватив его, посадил рядом с собой.

— Что тебе вчера — ничего не сказали? — с усмешкой спросил Палыча Слава, исподлобья меряя его взглядом.

— Мне? А кто мне что скажет? — удивился Палыч. — Это вы тут... А я как работаю? Пришел и сижу там у себя. Михалыч если и заметит, он же меня домой не отправит, скажет: "Палыч, не маячь. Сядь там у себя и сиди, чтоб тебя ни видно, ни слышно не было". А я вчера пришел, пузырек заказал, похмелился... Красота! Всегда бы так работать.

В неприятно пахнущем раззявленном рту его мерцали коронки. Только передние зубы свои остались, и те плохие сколотые, почерневшие, но их Палыч боялся дергать. Слышал, что они влияют на зрение и слух, особенно — верхние.

— Вы вот не знаете. А раньше, когда ВАЗ только построили, когда "копейку" начали выпускать, вот такую горсть каких-нибудь педеристических резиночек или сальничков самолетом привозили черте откуда. Лишь бы конвейер не встал. Если раньше главный конвейер стоял больше часа, сразу звонили в Москву. Москва уже знала.

— Зато сейчас он неделю, месяц будет стоять — никому до него дела нет.

— Сейчас в Москве, наоборот, стараются задушить этот ВАЗ совсем, — с твердой уверенностью сказал Слава.

— Если бы хотели, давно б задушили. Есть же и такие в правительстве, которые понимают...

— Те, которым отбашляли, те понимают. А которым не дали ничего, те не понимают. Сейчас все везде на взятках. Вы заметили, как Каданников с Москвы приезжает, сразу зарплату платить нечем, денег ни на что нет...

— Он правительство кормит. Приехал, капусту забрал, туда отвез. Там какое-то время никто про Тольятти не вспоминает.

— Боря-то ручку, наверное, держать не может. Он любой указ не глядя подмахнет, только сунь, мысленно где-то в виртуальной реальности, — Женя смачно сплюнул на пол, растер плевок подошвой ботинка.

— То, что Ельцин хуже Брежнего стал — это точно.

— Всегда так было, просто раньше мы не знали.

— Раньше все равно хоть какой-то порядок был.
 
Леня выпрямился, убрал с плеча Палыча свою руку:

— Вот был бы я сечас в правительстве, я бы что сделал? Я бы взял весь бюджет и на полгода отдал бы его на оборону, восстановил бы армию такую, какая раньше была. Все равно все полгода как-нибудь проживут. Ты проживешь полгода? Все как-нибудь протянут. Зато нас во всем мире опять уважать станут.

— Взять Тихоокеанский флот, с деревень собрать, посадить на него мужиков с вилами и — в Штаты! — засмеялся Слава.

— Раньше ни одна ... не смела против Союза выступать, все боялись. А сейчас, как ..., шляются по всяким валютным фондам, выклянчивают чего-то. А нам полмира должны. Мы всю эту ... подняли: Венгрию, Румынию, Польшу... Везли туда все столько лет, начиная с нефти, газа и заканчивая расческами, шнурками, зубными щетками.

— Нам сейчас надо тоже сказать всем: "Кому мы должны, мы прощаем".

— Кириенко так и сделал.

— Вот его и сняли. Ему не дали все сделать, как он хотел.

Сергей долго слушал, не выдержав, махнул рукой:

— Все началось с Чечни. Когда не смогли с ней справиться, тогда все поняли, что мы ничего не можем.

— Чечня— это бизнес, — возразил Слава, пробуя на нем силу своего взгляда, смотрит прямо, не моргает. — Там деньги крутятся. Военным не дали просто их разбить. Когда надо было, вон при Сталине, за один день всех собрали, посадили в поезд, и, как говорится, их вызывает Таймыр.

— Я слышал, наши, знаешь, как там воевали? Мне пацан рассказывал, он сам — вэвэшник. Они своих по ошибке больше убивали. А когда в Буденновске заложников захватили, их часть в город ввели. Он говорит: "Я эту больницу и не видел. Мы ларек грабанули, нажрались сгущенки так, что всем дурно стало, тошнило всех". Это ему, вообще, из всей войны больше всего запомнилось.

— А сейчас чеченская мафия почему самая сильная? С ней тоже разобраться не могут. Там в основном и нет чеченцев. Оттуда один сюда приехал с чемоданом денег, здесь навербовал местных, молодежь, пацанов. Из Чечни деньги, оружие шлют. А чуть что — он уехал обратно, и все.Они не предполагали, какую страшную роль сыграет в судьбе немно¬гих из них новая война на Кавказе, до которой оставалось чуть больше полугода.

— С Чечней даже воевать нечего. Нам вот ядерные отходы хоронить где-то надо. Туда их! Опять же бомб, ракет просроченных на складах сколько лежит. Все — туда высыпать! Через неделю во всей Чечне ни одного басмача, только пряжки от ремней.

Повеселели, на лицах расцвели улыбки. Олег, обычно сидевший молча, сказал:

— Это я в армии служил в Нижнем Тагиле. Возил продукты на зону. Там Чурбанов сидел. Я своими глазами видел — ходит по зоне в костюме, с прислугой, с охраной...

— Где? В Нижнем Тагиле? А, ну — да, там ведь эти "красные зоны" для высокопоставленных всяких...

Леня, беспокойно заерзав на лавке, произнес:

— Если в Штатах в какой-нибудь тюряге кофе холодный дадут — там все... сразу бунт.

— Профсоюз зэковский, да? — криво усмехнулся Женя. — Типа "Единства" — такая же беда?

— Я когда на конвейере работал, мне тогда антисоветчину чуть не припаяли, — сказал Палыч, довольный тем, что ему и по этому поводу есть, что вспомнить. — Там, где мы работали, весь участок был железной сеткой огорожен. Мужики шутили между собой: "Мы здесь — как обезьяны — в клетке сидим". А я говорю: "А у нас и работа-то обезьянья. Завезли бы обезьян, научили бы их. Что там — две гайки завернуть? Они бы работали не хуже нас". Меня вызывали, предупреждали, статью мне называли... я сейчас уже и не помню — какую...

— Да, раньше на этом ВАЗэпе нормальные люди работать не хотели, работать некому было. Вьетнамцев этих привозили. А теперь просто, чтобы устроиться, столько денег надо...

Глава 6

Люба отпросилась, ушла с работы пораньше. Выйдя из цеха, пошла в пелене снега, густо падавшего хлопьями. Впереди у проходной увидела знакомого молодого парня, окликнула. Он остановился, повернулся, с улыбкой ожидая ее. Люба при встречах каждый раз шутливо заигрывала, поддевала его. Подойдя к нему, спросила:

— Ты чего это?

— Чего?

— Своих не узнаешь?

— Почему не узнаю? Узнаю.

— Я и смотрю — мимо меня чешет. Не узнает с понтом, морда — веником.

— Нормальная у меня морда, — смеясь, оправдывался он, выходя вместе с ней, показывая охране пропуск.

— Ты на машине?

 — Да.

— На этом — на выкидыше на своем?

— Не нравится — ходи пешком.

Стряхнув снег с шапки, с плеч, обстучав ноги, Люба с трудом уселась в "Оку", еле поместилась. Захлопнув дверь, осмотрелась, непривычная к такой тесноте, ахнула:

— Ба!.. А куда здесь ноги задирать-то? А, Федь?

— Не знаю, это — не мое дело, — отшучивался Федя, повернул ключ, завел двигатель.

— Ты же все равно ездишь, снимаешь, наверное? Куда они у тебя ноги задирают? — не отставала Люба. — Я вот и не представляю, как здесь можно расположиться?

— При желании — можно, — кратко пояснил Федя и засмеялся: — Я когда на КВЦ работал, у нас у одного после очередного загула в машине на потолке два следа остались от сапогов женских. И у него жена их увидела. Он потом переживал долго: "Я, — говорит, — целую неделю без нее ездил и не замечал. А ее только посадил, она сразу заметила!.." — притормозив у светофора, он спросил: — Тебя, Люб, куда везти-то?

— Меня — в гараж, мне тут даже при желании никак...

— Не, серьезно. Мне же сейчас поворачивать надо на светофоре. Куда тебе?

— Я к Верке в гости собралась, специально отпросилась.

— Верку я что-то давно не видел.

— Так она же сейчас в отпуске.

— Она где живет?

— В пятом квартале. Ты что — не знаешь, что ли? Ну, Федя, ты даешь стране угля!

Вера одна в пустой квартире проводила последние дни отпуска. Дома сидеть надоело, скучно. Заняться нечем, хотелось даже на работу скорее выйти.

Дождалась, что пришли дети из школы, побросали разноцветные ран¬цы; переодела, отправила мыть руки. Когда посадила их за стол, поставила перед ними тарелки, раздался звонок. Взглянув на себя в зеркало, пошла открывать общую железную дверь, стараясь не наткнуться в коридоре на коробки, мешки, велосипеды и санки, наставленные соседями возле своих дверей, спросила:

— Кто?

— Свои! — Вера узнала знакомый голос.

Хлопнув дверями, уехал лифт.

— Свои все дома.

С порога Люба громогласно заявила:

— Вот, зашла тебя проведать, как в отпуске гуляешь! По пять капель бум? Или не бум?

Раздевшись, прошла на кухню, угостила и нежно погладила ребят. Неожиданно для себя самой расчувствовалась, вспомнила такими же своих повзрослевших детей. И хотя теперь от старшей дочери у нее была маленькая любимая внучка Дашенька, все же при взгляде на Вериных ребятишек сжалось сердце. Но через минуту она была прежней Любой и сразу без стеснения соврала:

— Вер, нужно, чтоб ты из отпуска пораньше вышла, а то все болеют, работать некому, представляешь?

— Чем это они болеют? — недоверчиво поинтересовалась Вера.

— Их не поймешь: у кого — гриппер, у кого — простудифилис. А у некоторых особо одаренных — сразу букетом...

Проводив детей, сели за стол. У Любы безразмерный лифчик глубоко вошел в тело, видно, что под кофтой тугие лямки продавливают плечи. Она уже орет, тяжело хлопая рукой по столу:

— А я вот — такая женщина! Я не могу где-то за спиной у кого-то... Я всегда всем прямо говорю. А то у нас все хитрые, одна я простая. А что — разве не так?! Как я все для них делаю, они это не ценят. Как будто так и должно быть. Вот теперь пусть они меня только попросят...

Нанизывая на вилку грибочки. Люба цокала по стенкам салатницы, в которую Вера колечками крошила лук. Выпив рюмку, Люба глухо добавила:

— А то они все там любители на чужом в рай въезжать.

Вера много запивала — и перед тем, как выпить рюмку, и после; каждый раз долго морщилась. Люба трогала нитки бус, которыми была вышита её кофта.
 
— ... Ох, как-то мы с ней сцепились. С Гулей я имею в виду. Она начала одну осуждать. Вот, мол, такая — сякая. А я не выдержала, говорю ей: "Ой Госпидя, ох, ты, моя праведница". Сама ведь б... вовсю, и при этом еще выступать берется. Я тебе не рассказывала, как она кувыркалась? С Колей своим. Бросала она ведь и мужа, и детей. Ездила с ним на курорт. Там такой Коля ... Если б ты его только видела. И то я удивляюсь, как он на нее позарился? Я ей так и сказала: "Чья бы корова мычала, а твоя бы засунула язык в... одно место... и еще лучше — вообще бы его оттуда не доставала". Она вся в слезах орет: "Неправда все". Я ей говорю: "Как же неправда, когда я с ним в одном подъезде живу". Я и Колю этого знаю, и жену его знаю. Она мне сама все рассказывала. Как она однажды — ой, я там чуть не упала — приходит домой, а они там вдвоем пьяные в дрыбаган и ... , как кролики. Они ее не ждали, она — как из п... на лыжах неожиданно появилась. Застукала их, ладно детей дома не было. Так она Коле своему все яйца до крови расцарапала. А праведнице нашей потом... ну, та тоже дура-баба была... взяла и на работу анонимку прислала. Нас потом секретарша Беляева по одной к себе подзывала, давала читать. Ой, мы там все чуть не обоссались! Зато она всем пытается доказать, какая она правильная. А на са-мом-то деле оказывается, что она-то и есть шалашовка самая настоящая.

— А что там в анонимке было?

— В анонимке? Ты спроси, чего там только не было! Я же говорю, что та, которая писала, она сама с приветом была бабенка. Хотя институт закончила, с высшим образованием. Ну, не дура? Дура набитая! Это еще в те времена было в советские. Начиналось примерно так: "Во все времена у всех народов измена считалась тягчайшим преступлением женщины. Почему же в наше время в нашем обществе..." Вот в таком духе полстраницы — тра-та-та, ля-ля-тополя. И потом поехало: "А работница вашего предприятия Фазлихутдинова Г. Р. состоит в половой связи с замужним мужчиной, разрушает две семьи — свою и чужую. Позволяет себе приходить к нему домой". И самое — самое, над чем мы все упали, в самом конце она пишет: "Особенно прошу принять меры в вашем коллективе, потому что мало того, что она встречается на стороне, она еще и занимается с тем мужчиной извращенным сексом!"

Обе склонились над столом. Отсмеявшись, Люба похвалилась:

— Я, между прочим, на работе все про всех знаю: кто, где, когда и с кем. Но я молчу. Хотя про Людмилу нашу я бы тоже сказала, что она — клизма трехведерная. Со вторым-то своим она до тех пор, как окончательно сошлась, она же до тех пор ему не дала ни разу. Они полгода ходили, как мальчик с девочкой. Ты представь: мужик с бабой, оба разведенные, с детьми, а ведут себя, как пятнадцатилетние.

Он ее до дома проводит, она у двери разрешает ему себя поцеловать.

— Зато сейчас живут же нормально.

— Ты вот что, ты мне лучше скажи. Ты со своим думаешь разводиться?

— Думаю, — вздохнув, произнесла Вера

— До сих пор думаешь? — сказала Люба, доставая сигареты, — Он — дурак, — закурила, выдохнула дым, еще раз твердо повторила: — Он у тебя — дурак!

— Да, я знаю.

— А раз знаешь... У тебя пепельницы нет? Ну, дай хоть бокальчик какой-нибудь, — Люба аккуратно стряхнула пепел в подставленное блюдечко. — Про таких, как твой Саша, люди как говорят? Дай дураку х... стеклянный, он и разобьет его, и руки порежет. Он сейчас здесь снова живет, что ли? Он же вроде уходил — что он опять вернулся?

— Дети рады, что он пришел.

— Что ты, как глупенькая? Дети вырастут, поймут. Сколько его не было? Ты сейчас подавай на развод. И, самое главное, не вздумай сейчас с ним переспать.

— Люб, мне детей жалко.

— Жалко, знаешь, где?! — потеряв терпение, воскликнула Люба. — У пчелки в...!

Вытерев губы полотенцем, лежавшим у нее на коленях. Люба сказала:

— А эта у нас была... как ее? Художница-то, плакаты рисовала, ее вот недавно сократили...

— Маша, что ли?

— Ну — да. Маша — свинья наша. При ней слова не скажи, встает и уходит. Замуж-то ее не берет никто. А ей уже 26 лет, между прочим, да! А ты думала? Нет, милая моя. Просто она, п... малосольная, все целочку из себя строит.

Люба, вроде бы, не пьянела, речь ее оставалась ясной и четкой. Но глаза помутнели — выдавали ее.

Домой она пришла поздно. Сын спал, а дочь Юля, уложив Дашу, сидя в зале на диване, смотрела телевизор. У нее бьла своя однокомнатная квартира, которую она получила после развода, но она часто приходила к родителям.

Выйдя встречать ее, Юля сказала, что отец тоже еще не приходил. Люба в недоумении потопталась на месте:

— Здравствуй, ж.... Новый год, приходи на елку! А где он? Он что — совсем не появлялся весь день? И не звонил?

Люба села на пол в прихожей, устало вытянув ноги, пыталась сначала сама снять сапоги, потом попросила помочь. Когда дочь стянула с нее сапоги и помогла подняться. Люба, обнимая ее, сказала:

— Я сейчас лягу, устала очень, не могу. А ты посиди, дождись его. Утром скажешь мне, во сколько он пришел. Я ему завтра устрою...

А в голове у нее уже вертелась страшная мысль: "Неужели опять у этой шалавы?.. Неужели опять за старое?" Подумав об этом, Люба даже протрезвела. Идя в ванную, попросила:

— Юлечка, доченька, приготовь плацкарт тете маме.

Выйдя из ванной, голая, шатаясь, прошла в спальню; увидев нерасправленную постель, рассердилась:

— Ты что — не могла мне постель приготовить?! — и, не дождавшись ответа, хрипло рявкнула: — Зае... меня вы все!

Люба резко сорвала покрывало, подушечки с бахромой; бросила на пол и повалилась на кровать. Накрывшись с головой одеялом, тряслась в бессильной злобе, мочила подушку слезами.

***

В обед женщины собрались в раздевалке, достали из своих шкафчиков и разложили на столе то, что принесли с собой из дома. Вера, войдя, встала у умывальника, высыпав из пачки горсть стирального порошка, стала мыть руки, глядя, как струя воды гулко разбивается о днище умывальника, стекая, уносит грязную пену; повернувшись, шутя, обратилась к Марине, сидевшей за столом:

— Марин, у тебя там какие-то мужики детали воруют.

Продолжая жевать хлеб с вареной колбасой, Марина равнодушно махнула рукой:

— Не у меня, а у производства.

Вошла Раиса с чайником в руках, сразу стала толкаться, стараясь присесть на самое лучшее место, строгим голосом просила:

— Ну-ка, девки, двиньте тазом. Вы тут расселись, как у себя дома.

Сев во главе стола, помешивая ложечкой чай, она спросила:

— А кто из вас, девчата, у Черноивановой на похоронах был? Отчего у нее муж умер? Он же вроде нестарый был?

— Ты что — еще не слышала? Все уже знают. Он у нее помер, когда у любовницы был. Домой ночевать не пришел, она и дети волнуются. А утром из морга позвонили: "Ваш муж у нас". Они приехали, стали врача спрашивать, как да что. Тот говорит: "Если хотите знать подробности, сходите по такому-то адресу. Он к нам оттуда поступил", — и дал бумажку с адресом. Черноиванова с дочерью вместе пошла туда, а там живет какая-то баба одинокая с сыном. Любка ее раньше, до этого, уже знала. Та им говорит: "Вот, был где-то рядом по делам, почувствовал себя плохо и зашел. Выпил рюмку водки, посидел чуть-чуть и свалился..."

— Ну!.. Это она пусть не п... — уверенно сказала Раиса, поправила на носу очки. — Ему, наверное, приспичило как раз в самый интересный момент.

— Да, конечно, никто и не сомневается. Потому что она говорит, что он к ней на минутку зашел, а он перед тем, как к ней идти, машину на стоянку поставил. Его, может, еще можно было спасти, если бы она сразу скорую вызвала. А она, мне кажется, скорее всего перетрухала. Может, начала одевать его, постель заправлять, а потом только побежала звонить.

Замолчав, женщины заулыбались, наблюдая, как прибежавший кот, распушив и подняв хвост, трется об ноги.

— А мы своего кота в деревню отправили. Он у нас культурный до ужаса. Серет строго на бабушкиной кровати, — сказала Марина, поглаживая кота по спине. Требовательно мяукая, тот лезет на колени, потягивая носом воздух.

Глава 7

 

Люба знала эту Валю давно. Десять лет, почти половину своей совместной жизни с мужем. В 88 году, зимой, она впервые увидела ее. К тому времени Люба уже знала, что Костя у нее погуливает, и выследила его.

Так и запомнила тот вечер: себя — в драповом пальто с меховым воротником, в котором она на всех старых фотографиях, стоит на морозе во дворе пятиэтажки в девятом квартале. Стояла за деревьями у забора детского сада в стороне от протоптанной в снегу тропинки, по которой шли редкие прохожие. Промерзла, но дождалась их. Костя, увидев жену, сказал что-то Вале, и она развернулась и затрусила обратно в подъезд. Сам попытался задержать Любу, широко развел руки, ловя ее. С ходу протаранив его. Люба уже у двери поскользнулась и упала. Потом из-за этого падения долго мучилась спиной, у кого только не лечилась, на массаж ходила, на банки ее возили. А тогда поднялась, превозмогая боль, распахнула дверь и ворвалась в подъезд. Поглядела вверх между перилами — на какой этаж та поднялась. Муж снова пытался не пустить ее, но Люба поднялась, долго звонила, пинала дверь.

Валя же, забежав в квартиру, закрыла дверь и погасила везде свет. Схватив маленького сына, села с ним на диван, велела, чтобы сидел тихо. Сын, испугавшись, жался к ней. Когда звонить перестали, она, не включая свет, подошла к окну, осторожно выглянула из-за шторы. Они оба стояли внизу у подъезда. Он несколько раз брал ее за руку выше локтя, чтобы увести домой. Люба каждый раз вырывала у него свою руку.

В горячке порола всякую чушь:

— Ну, что — всю грязь собрал?! Эта фарья-то... У нее, поди, пробы негде ставить? Только попробуй еще домой заразу какую-нибудь принести...

Его лицо потемнело, но он молчал. Оставив ее, один дошел до арки, обернулся, крикнул:

— Идешь или нет?!

Люба подошла, размахнулась и врезала ему по скуле. Дома всю посуду перебила.

Началось все это как раз тогда, когда, как ей казалось, только-только нормально жить стали. Получать стали оба прилично, дети подросли, дачу купили, квартиру обставили. Люба строила планы на будушее. Она тогда вдруг почувствовала, что любит его даже больше, чем когда выходила за него. Скажи кому — не поверят.

Люба делала все, лишь бы удержать его. Всегда такая гордая и независимая, первое время часто даже ласки его принимавшая снисходительно. Она была очень красивой в молодости, и считала, что это ему повезло с ней. Теперь про всякую гордость позабыла.

Однажды днем пришла к Вале домой. Позвонила, дверь открьл сын. Валя на кухне мыла посуду. Люба, пока шла, всю дорогу думала о том, что будет говорить, хотела даже по-хорошему, а тут вдруг, слегка оттолкнув ребенка, обутая-одетая прошла на кухню, не сказав ни слова, вцепилась ей в волосы. Та, как могла, отбивалась мокрыми руками, тряпкой. Мальчишка с ревом побежал звать соседей. Пришла соседка, судя по всему, опытная во всех вопросах женщина. Разняла, посадила Любу и, стоя над ней, поперла на нее:

— Что ты сюда пришла концерты устраивать?! Ладно, завтра она к тебе придет. Дома у тебя при твоих детях... Этого хочешь?

— Пусть только попробует!

— И пробовать нечего. Придет, также начнет орать, детей твоих швырять.

Заглянул муж соседки:

— Чего тут?

— Иди, сами разберемся, — сказала ему, махнув рукой.

Постоял, разглядывая Любу, усмехнулся, ушел. Что Любе запомнилось, так это то, что весь стол был уставлен банками трехлитровыми с водой, Чумак тогда заряжал. Поэтому и сын дома был, их тогда даже со школы отпускали смотреть.

— Тебя кто вообще в квартиру пускал? Врываешься еще. Это ты еще, скажи спасибо, не на меня нарвалась. Ты хоть бы не позорилась, не ходила. Если у тебя муж гуляет, причину надо у себя дома искать.

Люба молча вскочила, вихрем понеслась прочь из квартиры. В коридоре на столике увидела альбом с марками. Такой же, как у сына. Подумала: "У своего сына забрал, этому бляденку принес". Схватила, унесла с собой. Домой пришла, посмотрела — у сына на месте лежит. Но все равно добилась того, что муж признался, что это он подарил. Покупал и дарил сразу обоим одинаковые. Люба пошла и выбросила в мусоропровод.

Было еще много чего. Ему обещала:

— Я с пятого этажа сброшусь.

К свекрови ездила, жаловалась, врала:

— Он ему столько игрушек подарил, а своим детям уже забыл, когда дарил что-нибудь. Не в дом, а, наоборот, из дома все тащит. Все — ей.

Люба на работу за ним ездила, встречала. Из дома никуда не выпускала, чуть ли курить вместе на площадку не выходили. Но, когда Валю в больницу положили, Любе пришлось отпустить его сидеть с ее сыном. Ушел и пропал. Люба ходила, проверяла — сидит один, с пацаном играет.

— Чего так долго? — неприязненно спросила она.

Он помялся, заговорил через силу:

— У нее матка не пускает... Ее сейчас уколами колют... Если опять не выйдет, придется рожать.

Но — обошлось. Люба тогда не знала, кого благодарить — врачей или Бога — за то, что эта Валя не родила ему. С мужем совсем перестала разговаривать. Люба видела, что он сильно переживал после этого. Потом как-то проговорился, что очень хотел этого ребенка.

Постепенно утихло, улеглось. Но Костя никогда так и не повинился перед Любой и не попросил у нее прощения.

***

Этим летом Любе показалось, что она видела их на рынке, как они шли под ручку. Но в толпе не разглядела, точно ли это были они. Вышла с рынка, встала на остановке, долго высматривала — вдруг выйдут. Но нет. Приехала — он дома сидит, и, вроде как, не выходил никуда.

Решила, что показалось. Тем более Люба знала, что у той сын вырос и настроен против Кости. Так что у нее они тоже не могли так, как раньше.
То, что он до самого конца продолжал с ней встречаться, было для Любы потрясением. Она долго в себя не могла прийти. Было горько, больно, обидно. Поэтому, когда пошла к ней вместе с дочерью, сразу предупредила:

— Юль, ты сама с ней разговаривай. Я не могу.

Пришли, она им открыла, впустила. Глаза заплаканные. Сын — узнал ли он Любу или догадался — взглянул на них по-волчьи и вышел из комнаты. Но Люба не выдержала, спросила:

— Вы что — с ним так и встречались все время?

— Нет, он случайно зашел. Я его до этого давно не видела.

— Когда?

— Ну, вот... с тех пор, — смутилась она.

— Я вас на рынке видела полгода назад.

Валя промолчала, и больше Люба ни о чем не спрашивала. Ей все стало ясно.

— Может, он сказал что-нибудь перед тем, как...? — спросила Юля, рассматривая любовницу отца, чувствовала, что в ней растет гадкое бабье любопытство узнать о том, как у них с отцом все происходило. Все-таки 10 лет с ней встречался. С ней он другой был, не такой, как в семье.

— Он не успел ничего. Он когда упал, я к нему подбежала, попробовала его поднять. Он — тяжелый. Побежала звонить, а когда вернулась, он уже не дышит. Потом "скорая" приехала...

— А он что — пьяный был?

— Нет, — непонятно чего испугалась Валя. — Почему вы так решили?

— Нам врач сказал, что когда они приехали...

— Да он всего одну рюмку выпил.

— Может, вы выпили и поругались? Его и прихватило...— предположила Юля, словно сковырнула болячку, задела за живое.

Валя не ответила, закрыв рукой лицо, покачала головой. Люба поднялась, пропустила вперед Юлю, сама задержалась, последний раз посмотрела на разлучницу, подумала: "Наверняка, у нее какие-нибудь их общие фотографии остались. Может, попросить, чтоб дала посмотреть? Все равно не даст", — и не решилась, молча оделась и вышла.

Глава 8

С первых дней Игорь твердо решил, что надолго здесь не задержится и скоро уволится. Чем быстрее, тем лучше. Пообещал матери, что пока не найдет другую работу, отсюда не уйдет. Больше всего манил к себе ВАЗ. Хотя знал, что без денег на завод нечего даже соваться, все же попробовал. Нашел место, начальник цеха подписал. Но отдел кадров не пропустил. "Единиц нет". А какие расценки за то, чтоб устроили, всему городу известно. Но даже если бы у родителей были деньги, они бы не дали. Игорь было заикнулся, и отец, напустив на себя серьезный вид, ответил:

— Ты им заплатишь, а тебя через месяц сократят.

Мать, подумав, поддержала его:

— Так-то, если за взятку, вроде не должны сократить. Но — дорого. Это если устроишься, полгода будешь эти деньги отдавать. Полгода бесплатно работать ты сам ведь не захочешь. Так что лучше пока здесь переждать. Где ты сейчас лучше найдешь? Это хоть не развалится.

Игорь, когда устраивался, встретил Валеру Лебедева. Они учились вместе. Оказалось, что тот здесь инженером полгода работает, сразу после диплома. "Как ты так смог?" — "Случайно, просто узнал, что организовывается отдел. Пришел и взяли". — "А как узнал?" — " Сказали". — "Эх, что же мне-то никто не сказал?" Услыхав, где Игорь будет работать, Валера протянул: "А... ну-ну... Знаю я твое начальство". (Позже Игорь узнал, что у него отец на фирме большим человеком является. Зачем было скрывать? Рано или поздно все равно узнал бы.) Уходя, Игорь сказал ему: "Ты не бойся, я к тебе заходить не буду, беспокоить тебя". Валера вроде удивился: "Да ладно — чего ты?" А на лице прямо написано: "Ты пойми... слесарь Игорь. Это мы в институте как бы все равны были. Это детство было. А сейчас как раз и выясняется — кто есть кто по жизни". После этого они еще пару раз встречались. Здоровались, если только вплотную сталкивались, а обычно, издалека увидев Игоря, Валера или начинал торопиться, весь та кой деловой, или проходил мимо, делая вид, что не заметил.

Нарастало озлобление против того, как все устроено. Против себя за то, что учился, потеряв пять лет. Все равно ничего не светит. Мог бы давно так работать. Пока учился — денег не было, и теперь, работать начал, все равно их не видит. Мать, выгребая получку, еще обижается, если он хочет часть себе оставить:

— Только начал зарабатывать и уже кроит. Ну-на! — она швыряла ему деньги, которые только что забрала: — На, бери! Попробуй, проживи на свою тыщу, а я погляжу. Сам за квартиру плати, сам себе покупай жрачку одевайся...

В бригаде ни с кем не сложились отношения. Хотя в этом Игорь сам был виноват. Отчасти из-за своего характера, но в основном из-за того что и не стремился ни к чему, не скрывал безразличия к тому, что происходит в бригаде, укоренившись в своем желании быстрее уволиться. "Как только... так сразу..." И вскоре натолкнулся на такое же отношение к себе. Поставленное им с первой получки угощение встретили так, словно говоря: "Не надо нам одолжение делать. Не хочешь, тебя никто не заставляет". Слава с Женей так и не притронулись, сами купили себе, стояли рядом и пили свое. Миша, захмелев, горячился, втолковывая Игорю:

— Будь попроще, и люди к тебе потянутся. Знаешь такую поговорку? А почему с тобой никто не общается, знаешь? Потому, что ты по натуре онанист. Ты в коллективе находишься, а ведешь себя так, чтоб тебе одному! было хорошо. У тебя общаковского чувства нет.

— Игорь, не слушай ты его. Лучше — наливай! — говорил Леня и сам тянулся за бутылкой.

— Это его не слушай. Ему сейчас лишь бы выпить. Он тебе не скажет то, что думает.

Чуть в сторонке Слава с Женей, будучи трезвее остальных, слушали и ухмылялись. Между собой перешептывались, не снисходя до общего разговора со всеми.
Каждый день Игорь шел на работу с одной мыслью: "Перетерпеть эти восемь часов и — домой". В подавленном настроении проходила вся неделя. В выходные — чуть забылся, и снова все то же самое...

***

Утром медленно подтягиваются по одному из раздевалки к столу. Пока идут — зевают, застегивают пуговицы, поправляют воротнички. Подойдя, здороваются, садятся.

Витя, пощелкав в щитке, зажег свет в цехе. Полосы светильников, вспыхивая поочередно, отодвигали темноту к дальней стене; когда зажглись последние, вовсе вытеснили ее за окна, за решетками которых беспросветно чернело раннее декабрьское утро. Витя, пройдя к столу, посмотрел — посчитал по головам, все ли вышли, кого — нет. Зина, перехватив его взгляд, спросила:

— Вить, а Вася когда выходит — в понедельник?

Пожав плечами, Витя равнодушно пробормотал:

— По мне так лучше бы он вообще не выходил.

— Такое трепло этот Вася, — согласилась Люда.
 
И всех до этого молчавших одновременно, как прорвало:

— Проблемный человек. У него постоянно не одно, так другое.

— Слишком умный.

— Хитроумный.

— Он — трепология! — громче, настойчивее повторила Люда.

Засмеялись, Миша подытожил:

— Ну, что? Все высказались? Или кто еще что-нибудь хочет добавить?

Когда все разошлись по местам и начали работать. Слава с Сергеем продолжали играть в нарды. Витя подошел, позвал:

— Слав, хватит, начинайте.

— Сейчас идем, — не поднимая голову, отмахнулся Слава. Сергей взглянул на него, вопросительно изогнул бровь. Слава подмигнул ему: "Сиди, доиграем и пойдем".

Витя, носившийся по цеху, еще не раз издалека кричал им:

— Эй, давайте начинайте! Время уже! Вы все сидите.

Слава кивал, продолжая играть. Появился Михалыч, прошелся вдоль потока, подозвал Витю:

— Вить, у Любы сегодня похороны. Надо двух человек отправить. Вместе прикинули, кого послать. Решили новеньких — Олега с Игорем.

Посторонились грохотавшего пустыми сетками проезжавшего погрузчика, Михалыч, слегка подталкивая Витю, орал в ухо:

— Скажи им, чтоб шли переодевались. Я за их пропусками сейчас схожу.

Уставившись в одну точку, Игорь бездумно стоял, надрезал ножницами пластмассовые кожуха, отдавал Паше, тот кисточкой промазывал солидолом и бросал не глядя. Подошел Витя, заглянул в контейнер, спросил:

— Много еще осталось?..

— Где-то половина еще.

— Ладно, Игорек, бросай. Все, иди — переодевайся.

Положив ножницы, Игорь молча ждал, что Витя назовет причину, по которой отправляет его.

— Поедете с Олегом на похороны, гроб поможете нести, — Витя наклонился, сорвал с контейнера старую бирку, смял, выбросил. — Туда и обратно на автобусе. Михалыч пропуска ваши сейчас принесет.

— А мы вернемся или совсем? — обрадовался Игорь, снимая перчатки.

— Совсем.

Посмотрев на стол, где Слава с Сергеем все еще играли, Витя пошел туда, придумывая, что сейчас им скажет.

— Слав, я последнее китайское предупреждение делаю. Хватит борзеть.

Оба сначала усмехнулись, но потом Слава нахмурился:

— Вить, ну, вот если так — что мы не успеем сделать?

— Вот ты сделай, и сиди — играй. Не видишь, что Михалыч ходит? Они молча настояли на своем — доиграли и только тогда поднялись из-за стола.

В раздевалке стоя на одной ноге, другую просовывая в трико, Олег рассказывал:

— А ко мне вчера Сергей подходит и говорит: "Ты как Леню называешь? Леней? Так и называешь? Зови его лучше Леонидом Николаевичем. Ему нравится, когда его так называют". Я трещал весь день. Прикинь, мастера Михалычем зовут, бугра — Витя, а какого-то х... по имени-отчеству.
 
Услышав приближающиеся шаги, он замолчал и перестал улыбаться. Вошел Михалыч, отдав пропуска, сказал:

— Быстрее давайте. Что вы так долго переодеваетесь? Автобус вас двоих ждет, — постоял, огляделся, убедившись, что уборщица не зря жаловалась, что "мужики в раздевалке свинарник устроили", развернулся и ушел.

— "Быстрее давайте!" — передразнил его Олег. — Жена пусть дает. Торопливо переоделись, вышли в цех.

Перемешивая кисточкой загустевший клей, Зина тонко вскрикнула:

— Мальчики, вы куда? Бросаете нас?

— У нас партийное задание.

Михалыч довел их до автобуса, встал в дверях, разговаривая с водителем. Подождали еще минут десять, пока пришла Лида, запыхалась, хотела пройти сесть подальше, но шеф обернулся в салон, спросил:

— Куда ехать-то? Кто-нибудь знает?

Лида, свалившись в сидение рядом с ним, стала показывать дорогу. В автобусе, кроме Игоря и Олега, были одни женщины, шептались, склонив головы.
Неповоротливый "ЛАЗ" долго кружил, не мог подъехать к нужному дому внутри квартала. Проезжая рядом со стройкой, где все было перерыто, то прыгал, то проваливался, натужно ревел двигатель. Голые ветви деревьев царапали крышу и стекла.

Въехав во двор, увидели толпу у подъезда. Вышли из автобуса, и сразу неожиданно громко в морозном воздухе полился похоронный марш, вспугнув с деревьев стаю ворон, с тревожным карканьем рассыпавшихся в пасмурном небе. Из подъезда вышли с венками, вынесли красную крышку гроба. Все мужчины сняли шапки. Переглянувшись, Игорь и Олег тоже сняли. А те, кто нес гроб, задержались в подъезде. Двое с крышкой остановились перед брошенными им под ноги в снег цветами.

— Тут и без нас народу полно, — сказал Игорь, окинув взглядом собравшихся возле подъезда людей.

Отдельно от всех стояла женщина, часто подносила к лицу скомканный платочек. Юля подошла к ней, быстро огляделась, не заметив рядом никого знакомых, сказала:

— Ты еще умудрилась прийти? Совести вообще ни грамма, что ли? Хоть бы постьдилась, у людей — горе. Думаешь, приятно тебя видеть?

— Я просто постою и все. Ближе я подходить не буду, — попросила Валя, отступая назад.

В этот момент из подъезда вынесли гроб, и заигравшая громче музыка покрыла их голоса. Но к ним уже торопилась сестра Любы, она увела Юлю. Люба, шедшая за гробом, плакала, краем глаза все видела.

Мимо стоявших у своего автобуса Игоря и Олега пробежал Саша, на ходу кивнул им. Игорь повернулся к Олегу, чтобы спросить, но тот опередил его:

— Он же Любы родственник какой-то. Ты что — не знал?

Пока ехали в церковь. Люба, покраснев, вытирая слезы, шмыгая носом, дрожащим голосом говорила Юле:

— Ты что рехнулась, что ли? Ты что устраиваешь?

— А почему ты ее защищаешь?!

— Не ори. Никто никогда не додумался бы с похорон прогонять кого-то. Она к тебе, что ли, пришла? Она пришла проститься с отцом. Проститься все имеют право. Еще неизвестно, кто ему дороже.

— Люб, Юль! Перестаньте! Вы чего обе? — заволновались все.

В церковь Игорь и Олег вошли, неся крышку гроба. Первыми поднялись по ступенькам, где их встретили бабки — монашки, показывая, куда нужно положить, где встать. Они раздали всем тонкие свечки и картонные кружочки, чтобы стекающий воск не обжигал и не пачкал руки. Игорь взял, но, увидев вставших у стены женщин с работы, отдал кому-то свою свечку, тоже шагнул чуть назад, пропуская подходивших людей. Олег так и остался среди близких родственников.

Поп размахивал, дымил кадилом, пел. В серо-рыжей войлочной бороде его шевелились губы. Бабки, стоя рядом, жалобно подпевали ему, иногда переворачивая листы, с которых он читал молитву. Так же мягким, вяжущим слух басом он подсказывал, что нужно делать:

— Родственники, развязывайте.

Крючковатыми непослушными с мороза пальцами долго развязывали покойному руки и ноги.

— Родственники, прощайтесь, — сказал поп, прекратив пение.

Стали подходить, прощаться. Люба наклонилась, поцеловала, коснулась сложенных на груди посиневших рук мужа; поддерживаемая сестрой, встала рядом.

Когда стали забивать гроб, подошел Саша, держа молоток и четыре гвоздя. С первыми ударами стоявшие вокруг гроба люди начали рыдать. Пока Саша забивал, бабки дважды поправили его. Забив гвоздь вверху, хотел дальше сбоку. Бабки показали, что теперь надо внизу. Забив внизу, хотел вправо, его снова поправили, теперь — влево. Забил, незаметно облегченно вздохнул и отошел.

— Родственники, идите за гробом, — велел поп, и все, медленно ступая, пошли за гробом вокруг алтаря. Игорь, стоя у стены, видел Олега, шагавшего чуть ли не в числе первых, по-мужски сдержанно скорбевшего вместе с остальными. Подвигаясь к дверям, Игорь усмехнулся.

Вышли из церкви, а навстречу, скучившись в воротах, уже готовятся следующие. Стали расступаться, заволновались, засуетились. Толкнув Игоря, метнулся растерянный молодой парень с табуретом. Уронили сложенные в кузове рядом с памятником венки, шуршали бумажные цветы, ленты спутались. Женщина в шляпе гаркнула над ухом:

— Петя! Петь, возьми. Слышишь? Иди сюда!

Выбравшись из плотной толпы, Игорь быстро, обгоняя всех, направился к своему автобусу, дождался Олега, спросил:

— Может, домой пойдем? Мы здесь только мешаемся.

Олег молча полез в автобус, Игорь потоптался на месте, раздумывая, развернулся и пошел по проулку вдоль дощатого забора. Церковь находилась в частном секторе старого города, купола ее поднимались над разно-Цветными деревянными домами, банями, голубятнями.

По пути на кладбище на Обводной дороге Саша чуть не попал в аварию. Прямо перед ним милицейская "шестерка" неожиданно перестроилась из левого ряда в правый. Саша резко затормозил, смог уйти от столкновения, лишь поцарапал борт "шестерки".
 
Те, кто ехали впереди на автобусе, не видели, что случилось. Лишь по том издалека заметили, обернулись:

— Этих вон гаишники тормознули.

Ментов было двое: тот, который сидел за рулем, — среднего роста, смуглый, чернявый, видно, что не русский, в черной кожаной куртке с бляхой; второй — голубоглазый, высокий, сутулый, с взъерошенными сивыми волосами, в мешковатом кителе, погоны у него висели не на плечах, а спадали вперед на ключицы. Тот, что в куртке, слова не сказал, просто слушался второго, делал все, как он ему говорил. Сивый присел, посмотрел царапину, поднялся и потребовал у Саши деньги на покраску. Саша попытался возразить, но он резко оборвал его:

— Ты мне еще будешь рассказывать, кто из нас не прав?! Я, наверное, лучше правила знаю, чем ты?!

Увидев выстроившиеся позади на обочине машины родственников крикнул:

— Что вам всем надо? Проезжайте!

Но мужики стали вылезать из машин и направляться к ним. Высовываясь, выглядывали дети, старики, женщины. Ощутив спиной молчаливую поддержку подошедшей родни, Саша осмелел и предложил:

— Давай по-быстрому разберемся?

— Ребят, у нас похороны. У меня брат умер, — сказал, выступая вперед один из мужиков.

— Меня волнует, кто у тебя умер?! — осадил его мент, выставил нижнюю челюсть, глядя расширившимися глазами. — Он что для меня — авторитет?! По-быстрому хочешь? Давай по-быстрому — плати деньги и расходимся. Что ты меня своей родней окружаешь? Вам всем чего тут надо? Я вот с ним один на один хочу разобраться. Остальные свободны. Что — не ясно?

— Молодой человек, у тебя что — вся совесть в рост ушла? — подойдя, спросила жена, заступаясь за Сашу.

Мужики стояли, не расходились, и мент распалялся все больше:

— Нет, вы чего тут стоите, я не понял? Мы вас всех сейчас тут повяжем. В одну камеру всех посадим, будете там свои поминки устраивать. Фарид, вызывай!

Фарид нерешительно пошел, сел в машину, заговорил по рации. Вскоре приехали еще две машины. Из новых ментов один оказался такой же наглый. Остальные встали подальше, окружили Фарида, расспрашивая, как все произошло. Слушали, поправляя на плечах автоматы. Некоторые из них были недовольны поведением своих, но не вмешивались. Одна машина сразу развернулась и уехала. А эти двое уже документы собрали у всех, из рук выхватывали.

Страсти накалялись постепенно, мужики возмущались все активнее. Женщины подошли, стали кричать:

— А в чем дело?! Почему это он должен платить? Он не виноват!

Менты на женщин — ноль внимания, никак на них не реагируют, разговаривают только с мужиками. Убрали пачку документов в машину, посадили туда Фарида, пригрозили:

— Мы вас всех сейчас перепишем, потом каждого вычислим отдельно. Сами смеются, болтают о чем-то, иногда в ответ на чью-нибудь реплику показательно свирепеют:

— Ты думаешь, ты — крутой, что ли? Хочешь, чтоб мы тебя сейчас с собой забрали? Я тебя на пятнадцать суток закрою, если сейчас не заткнешься.

И непринужденно продолжают между собой прежний разговор, вроде ждут, пока Фарид там якобы переписывает всех. Унижают, как хотят.

Мужики совсем скисли. Притихли, посовещались, скинулись все вместе и заплатили. Мент, отдавая документы, предупредил, глядя не моргая по очереди на каждого, тыча пальцем:

— Я вас всех запомнил. Таких водятелов, которые чего-то строят из себя, бычиться начинают. Если еще раз попадетесь...

Повернулся и пошел к своим, засмеялся, крича:

— Колонну, б... , выстроили, как будто из купеевских кого-то хоронят, да?

Сев в машину, Саша начал было материться, но осекся, обиженный несправедливым упреком жены:

— От тебя вечно одни убытки, — бросила она, помрачнев и надувшись, стала смотреть в окно.

Глава 9

Устало сняв и бросив порвавшиеся перчатки, Игорь сел за стол, налил в свою чашку кипяток, плеснул крепчайше заваренный чай, посластил и стал пить маленькими глотками, облизывая обветренные губы. Из раздевалки в полном составе вышли женщины, проходя мимо обедавших мужиков, позвали:
— Вы на концерт идете? Хор приехал.

— На кой он нам нужен!

— Вы чего? Пошлите, хоть балалайки посмотрите!

За столом загоготали, кто-то подавился, закашлялся, его стали хлопать по спине.

Хор полукругом обступил сидевших впереди музыкантов с баяном, балалайками, ложками. Мужчины и парни — в подпоясанных рубахах, брюки заправлены в сапоги, у некоторых картуз ухарски заломлен, трясут чубами; женщины и девушки — в сарафанах и остроносых лаковых туфельках.

— Вот у них работенка, а? Спецовки, глянь, не то, что у нас.

— Вон в середине со здоровенной балалайкой у них за главного. Чем больше балалайка, тем...

— Да, с такой балалайкой ночью по улице можно спокойно ходить, не бояться ничего.

— Попробуй походи. Она — неприподъемная, со спиной слягешь моментом.

— Гляди, какие у девок банты — больше головы.

— Они частушки матные будут петь, не знаете?

На середину чинно вышел пожилой пузатый матерый певец, кулаками подпер бока, прищурился, обвел собравшихся рабочих хитрым взглядом. Поднялся одобрительный гул, женщины перешептывались, смеялись. Люда, повернувшись, подмигнула Зине:

— О, ну, этот сейчас споет, я чувствую!

Он запел, и все сразу притихли, пораженные тем. как вольно, протяжно раскатывается его голос. Чуть наклонив голову, широко разевал рот, вытягивая и оттопыривая губы, показывая неровные вкривь и вкось росшие зубы. Когда резко вдыхал полной грудью, пузо его вздрагивало.

Спев, под треск хлопающих ладоней занял свое место в хоре. Девушка, которая вела концерт, объявила:

— "Волжские страдания". Запевают Валентина Степанова и Галина Шаповалова.

Среди мужиков понеслось:

— Чего это они уже запивают?.. Еще не пили.

— Страдают. Я бы тоже так пострадал.

Когда вышел простенький паренек и обрадовано стал звонко читать:

— Мы пришли к вам... ля-ля-поздравить!

Мужики снова приглушенно гундели:

— Ладно, давай начинай! — еще тише прибавляли: — расп... больно. Хор расступился, парни с девушками выбежали плясать. Девушки кружатся, сарафаны вздымаются, и видны белые узорчатые коротенькие нижние юбочки. Плясали по очереди, сначала парни, девушки стоят, на них смотрят, потом — наоборот. В танце был сюжет. У девушек в руках деревянные лопатки, они ими, похоже, мешали что-то. Рабочие, поспорив, пришли к выводу, что капусту солят. Парни девушек отвлекают, зовут с собой. Те соглашаются, бросаются на них, но тут вдруг выясняется, что одной девушке не хватило парня.

Все уже уединились попарно, а она. оставшись одна, загрустила, всплакнула. Из толпы чей-то голос многообещающе поманил:

— Сюда иди!

Рабочие, поддерживая его, засмеялись; начальство, стоявшее в стороне, нахмурилось. Гуля повертелась, выискивая в толпе ласкового парня, похвалила:

— Правильно! Так и надо.

Игорю нравилось все, что происходило, любовался девушками. При-опустят голову, потом резко вскинут, пронизывают насквозь взглядом. Так и хочется пойти тоже поплясать. У каждой коса до пояса.

"Красивые, но худенькие. Русская наша славянская красавица должна быть более плотная на вид. Грудь... ляжки..." — мечтательно представил он. — "Тонкая талия, широкие бедра», — на ум пришло веселое выражение, обозначающее девушку с такими достоинствами.

После молодых в пляс пошли основные, самые козырные люди хора. В вразвалочку, солидно, опытно. К сорокалетней бабочке, плавно помахи¬вавшей платочком, стал пристраиваться с задней мыслью тот пузатый, что пел вначале. Прильнул, приобнял ее, но она оттолкнула его, гордо пошла, виляя бедрами. Не идет, а пишет. Он за ней на цырлах, такой откровенной походочкой, чуть приседая на одну ногу, потирал руки. Грохнул хохот, сотрясая ряды.

Проводив пузатого, притопывая сапогом, высокий парень стал расстраиваться о том, что для него все невесты неподходящие:

— Целоваться — нагибаться, провожать — в карман сажать.

Зина, придвинувшись, шепнула:

— Про тебя, Игорь, поют.

— У меня в карманах не сидят, — бормотнул Игорь, следя за тем, как играет парнишка на балалайке. Он сидел, сжав ноги, держа между ними угол балалайки, сильно ссутулившись, указательным пальцем очень быстро водил туда-сюда по струнам. Закончив выступление, артисты постояли,ожидая чего-то, нерешительно двинулись к стеклянным дверям, выкрашенным белой краской, где они переодевались.

Начальство очнулось, за-держало их. Кто-то дал Беляеву букет, который он тут же вручил руководителю хора:

— От лица всех хочу поблагодарить...

 Шульгин, показываясь у него из-за спины, протягивал для пожатия руку. Рабочие стали расходиться:

— Пошли, что еще это балабольство будем слушать?

Начальство говорило речь, приглашало еще, а народ почти весь ушел. Вернувшись в бригаду, услышали, как Саша сердится:

— Что хотят, то и делают. Там чурка какой-то за рулем был.

— Их развелось, если даже среди ментов одна нерусь...

— Ты где-нибудь видел, чтоб хачик просто вот так работал?

— Теперь они от тебя не отстанут.

— А — все, мы уже разобрались.

Разговор туго мотается, неравномерно. То все разом говорят, то молча сидят.

— А ты, Лень, машину сделал?

— Какой там!.. С этими пьянками чуть ли не каждый день. Только соберешься в гараж, зайдет вот такой клоун... — он показал на Мишу: — и начинается...

— Ты ее перебрать хотел?

— Ну-да... Блок я свозил, расточили мне. Теперь неизвестно когда сделаю. Зачем вообще эта машина нужна, не знаешь?! Машина, как женщина. Ей то одно, то другое. Если брать, то новую. Чтоб годик на ней покататься и продать, а иначе она замучит. На ремонт больше денег переведешь, чем она стоит.

— Я вот в первый день, когда снег выпал, с пацанами в Старый город ездил. По Южному шоссе пока проехали — пять аварий насчитали. На повороте прям одна за одной улетают. Но самый прикол на кольце. "Четверка" джипу в бочину въехала. Стоят. И этот земеля вокруг своей "чет-Верки" вертится, что-то смотрит. Я прям не мог спокойно глядеть на него, хотелось выйти, сказать ему: "Ты брось ее, придурок, она уже не твоя. Ты ее, по-любому, уже отдал. Беги скорее домой, ищи — что еще можно про-дать". А что? Там обе двери, пороги... У джипа одна дверь стоит... я даже не знаю...

— А эти, которые на иномарках, вот они наглеют, знают, что все их боятся. Если что случится, там ведь не расплатишься.

— У нас в седьмом квартале один на иномарке остановку снес. Двух женщин насмерть. Сам — никакой. Его менты наручниками к остановке этой поваленной прицепили. Он сидит довольный, хлебало — в крови. Ему говорят: "Ты двух женщин задавил". Он: " А? Бабы? Какие бабы?.. Пора по бабам... Пора по бабам..."
— Вот у него похмелье тяжелое было, да? — усмехнулся Слава. — Так Же часто бывает. Утром встал, ничего не помнишь, что было. Думаешь, вроде все нормально прошло, а потом как начнут рассказывать...
 
Подошли женщины, помогая друг другу завязывать на спине фартуки, натягивая до локтей нарукавники. Зина, увидев на столе оставленный кем-то кусок хлеба, сказала:

— А мы его птичкам.

Вместе с Людой стали крошить и бросать на пол, со всего цеха слетелись воробьи.

— Это, знаешь, зачем они их подкармливают? — спросил Женя у Сергея, ногой шугавшего воробьев. — Потом, когда голод наступит, они и переловят и съедят. Я слышал, они еще чай собираются из герметика заваривать.

— Нет, я не думаю, — засомневался Сергей. — Я не верю, что Людмила Анатольевна поймает, она пока развернется, — он стал показывать, как она медленно будет поворачиваться, высунув язык, с глупым выражением лица, руками хватая воздух. — Вот Зина, я верю, что она может поймать, а Людмила Анатольевна, — махнул рукой. — Так что не корми, Анатольевна, не надо. Ничего у тебя не выйдет, лучше самой сейчас эти крошки поклевать.

Сидя напротив него, Люда под столом пнула его ногой.

— Эй, ты чего тут своей ногой? — он заглянул под стол

— Что, Серег, ногой лезет? — изумился Леня на другом конце лавки. — Ну, ты, Люда, даешь! Хотя бы не на людях...

— Ты сейчас договоришься, — пригрозила Люда. — Я тебе язык привяжу к большому пальцу ноги.

— Все сказала? Ты сначала пуговицу пришей себе на лоб... чтоб губу пристегивать — тише он добавил: — нижнюю...

Тяжко повисло молчание, все выжидали, поругаются ли они. Пока последнее слово было за Леней. Но Люда была не в настроении.

— У меня от этой работы ... — вполголоса обратился Игорь к Мише. — Вчера в церкви Санек гроб стал забивать, а у меня мысль: "Он же крышку герметиком не: намазал!.."

— ...Ничего, Игорь. Когда ты умрешь, мы тебе намажем, чтоб ты подольше сохранился.

— Это бывает, особенно у тех, кто на заводе на главном конвейере лет пять проработал...

— Бывает, да! — Леня размашисто выплеснул из кружки на пол оставшийся чай, брызгами засеял сложенные в углу рулоны клеенки и банки с краской. — И на "О" бывает, и на "Ё" бывает!

В цех неспешно, сунув руки в карманы, осматриваясь, вошли начальники. Встали напротив потока, беседуют. За столом, смолкнув, смотрят на них.

Последним за ними плелся Валера, проходя рядом, встретился взглядом с Игорем, мгновение думал, что делать, отстал, протянул руку. После того, как поболтали об общих знакомых, Игорь спросил:

— Куда бы мне отсюда перевестись? Ничего не присоветуешь? К вам туда никак нельзя?

— У нас там такая очередь, чтоб попасть...

— Я представляю

— У нас же в основном на все приличные места Булгак своих сажает. Начиная со знакомых, свояков и заканчивая друзьями и подругами дочери. С ней один пацан встречался полгода, он его сюда в отдел назначил. Потом она с другим погуляла, его — тоже. Может, врут, но мне так рассказывали. Оба такие ребята, мышей не ловят совсем. Хотя про одного гово¬рят, что он раньше машины отгружал с завода в "бригаде" какой-то. Пока с Москвы не приехали, не разогнали их. Вот после этого он как бы тут пригрелся.

— Кто такой Булгак? — выслушав, спросил Игорь.

— Булгак? Ты не знаешь, кто это такой?! — недоуменно уставился на него Валера. — Это владелец нашей фирмы всей.

— А Беляев тогда кто?

— Беляев — директор производства, сборки. Вот то, чем вы тут занимаетесь.

Прощаясь, видя, что нужно догонять своих, Валера пообещал:

— Я буду иметь в виду. Если у нас там клеточка появится, я могу спросить. Попробую пробить на счет тебя. Ты уже зато будешь инженер и с опытом рабочего.

— Сейчас на заводе вроде как приказ вышел, чтобы тех, кто рабочим работал, на ИТРовскую должность не брать.

— Я не знаю, что там они у себя вьшумывают. Мы-то не завод. Словно в подтверждение этих его слов за спиной у Игоря раздался возглас:

— Ты сравнил тоже! Завод и нас. Завод - это город. Там народу сто тысяч. На заводе все можно заказать, были бы деньги. Доставят, куда ска¬жешь. И водку, и наркоту, и бабу. Все 33 удовольствия тебе организуют, еще и от работы отмажут. На заводе трезвяк свой! Также ночуешь, штраф платишь.

Упоминание о том, как из Москвы приезжал спецназ разгонять мафию, напомнило Игорю, что ему отец рассказывал. Бандиты к тому времени закончили передел завода. У каждой преступной группировки появились свои «клетки» на ВАЗе, с которых отгружались автомобили. Фирмы, покупавшие автомобили у завода, пользовались услугами бандитских «бригад», которые сопровождали свою партию на всем пути. От начала, как кузов сварили, покрасили и до того, как готовый автомобиль съезжает с конвейера в 81 цехе. С помощью подкупа и угроз они добивались того, что им доставались машины лучшего качества, цвета и отделки. Прямо на конвейере к рабочим подходили бандиты и говорили: «Значит, так. Сейчас пойдет партия - столько-то штук. Надо их собрать, как себе». Эти только прошли, за ними очередная братва идет. Сам завод то и дело кидали. Машины куда-то уходили, никаких денег завод за них не получал. Беспредел был полнейший, людей сколько перестреляли.

Во время операции спецназа в рабочее время автоматчики в масках захватывали цеха и начинали выявлять тех, кого в них не должно было быть. В режиме чрезвычайщины удалось выгнать банды с территории завода, и какое-то время после удавалось сдерживать их за забором. Но постоянно держать гигантский завод на военном положении невозможно и ненормально. Так что криминалитет, изменив тактику и став поцивильнее, постепенно стал вновь просачиваться на ВАЗ. У генерала Рушайло, командовавшего спецназом, появились другие заботы. Ему еще порт Новороссийск предстояло почистить. На подобных операциях он себе имя сделал, позволившее ему позже сесть в министерское кресло.