Даниил АНДРЕЕВ: «Роза мира». Миссии и судьбы. (Фрагменты)
...Если смерть Пушкина была великим несчастьем для России, то смерть Лермонтова была уже настоящей катастрофой, и от этого удара не могло не дрогнуть творческое лоно не только российской, но и других метакупьтур.
Миссия Пушкина хотя и с трудом, и только частичная, но все же укладывается в человеческое понятие; по существу, она ясна.
Миссия Лермонтова — одна из глубочайших загадок нашей культуры
С самых ранних лет — неотступное чувство собственного избранничества, какого-то исключительного долга, довлеющего над судьбой и душой феноменально раннее развитие бушующего, раскаленного воображения мощного, холодного ума; наднациональность психического строя при исконно русской стихийности чувств; пронизывающий насквозь человеческую душу суровый и зоркий взор; глубокая религиозность натуры, переключающая даже сомнение из плана философских суждений в план богоборческого бунта, — наследие древних воплощений этой монады в человечестве титанов; высшая степень художественной одаренности при строжайшей взыскательности к себе, понуждающей отбирать для публикации только шедевры из шедевров... Все это, сочетаясь в Лермонтове, укрепляет нашу уверенность в том, что гроза вблизи Пятигорска, заглушившая выстрел Мартынова, бушевала в этот час не в одном только Энрофе. Это настигнутая общим Врагом, оборвалась недовершенной миссия того, кто должен был создать со временем нечто, превосходящее размером и знанием догадки нашего ума, — нечто и в самом деле титаническое...
Если и не приоткрыть завесу над тайной миссии, не свершенной Лермонтовым, то хотя бы угадать ее направление может помочь метоисторическе созерцание и размышление о полярности его души.
Такое созерцание приведет к следующему выводу.
В личности и творчестве Лермонтова различаются, без особого усилия две противоположных тенденции. Первая: линия богоборческая, обозначающаяся уже в детских его стихах и поверхностным наблюдателям кажущаяся видоизменением модного байронизма. Если байронизм есть противопоставление свободной, гордой личности скованному цепями условностей и посредственности человеческому обществу, то, конечно, здесь налицо и байронизм. Но это — поверхность; глубинные же, подпочвенные слои этих проявлений в творческих путях обоих поэтов весьма различны. Бунт Байрона есть прежде всего бунт именно против общества. Образы Люцифера, Каина, Манфреда суть только литературные приемы, художественные маски. Носитель гениального поэтического дарования, Байрон, как человек, обладал скромным масштабом; никакого воплощения в человечестве титанов у него в прошлом не было. Истинному титану мечта о короне Греции показалась бы жалкой и мелкой детской игрой, а демонические позы, в которые любил становиться Байрон, вызвали бы у них лишь улыбку; если бы он не усмотрел в них действительных внушений демонических сил. А такие внушения были, и притом весьма настойчивые. Жгучее стремление к славе и к власти, постоянный маскарад в жизни, низменность итальянских приключений — все это указывает отнюдь не на титаническую природу этого человека, а только на его незащищенность от демонической инвольтции. А так как общая одаренность его натуры была огромна, а фон, на котором ок действовал, — общество того времени — совершенно тускл, то маскарад этот мог ввести в заблуждение не только графиню Гвиччиоли, но и настоящего титана, каким был Гете. Байрон амиститчен. Его творчество являет собою, в сущности, не что иное, как английский вариант того культурного явления, которое на континенте оформилось в идеологической революции энциклопедистов: революция скептического сознания против, как сказал бы Шпенглер, «великих форм древности». У Лермонтова же — его бунт против общества является не первичным, а производным: этот бунт вовсе не так последователен, упорен и глубок, как у Байрона, он не уводит поэта ни в добровольное изгнание, ни к очагам освободительного движения. Но зато лермонтовский демон не литературный прием, не средство эпатировать аристократию или буржуазию, а попытка художественно выразить некий, глубочайший, с незапамятного времени невесомый,опыт души.
...И, наряду с этой тенденцией, в глубине его стихов, с первых лет до последних, тихо струится, журча и поднимаясь порою до неповторимо-дивных звучаний, вторая струя: светлая, задушевная, теплая вера. Надо было утерять всякую способность к пониманию духовной реальности до такой степени, как это случилось с русской критикой последнего столетия, чтобы не уразуметь черным по белому написанных, прямо в душу кричащих свидетельств об этой реальности в лермонтовских стихах. Надо окаменеть мыслью, чтобы не додуматься до того, что Ангел, несший его душу на землю и певший ту песнь, которой потом «заменить не могли ей скучные песни земли», есть не литературный прием, как это было бы у Байрона, а факт. Хотелось бы знать: в каком же ином поэтическом образе следовало бы ждать от гения и вестника свидетельств о даймоне, давно сопутствующем ему, как не именно в этом? — Нужно быть начисто лишенным религиозного слуха, чтобы не почувствовать всю подлинность и глубину его переживания, породившего лирический акафист «Я, Матерь Божия, ныне с молитвою...», чтобы не уловить того музыкально-поэтического факта, что наиболее совершенные по своей небывалой поэтической музыкальности строфы Лермонтова говорят именно о второй реальности, просвечивающей сквозь зримую всем: «Ветка Палестины», «Русалка», изумительные строки о Востоке в «Споре», «Когда волнуется желтеющая нива», «На воздушном океане», «В полдневный жар в долине Дагесан», «Три пальмы», картины природы в «Мцыри», в «Демоне», и многое другое.
Лермонтов был не «художественный гений вообще» и не только вестник, — он был русским художественным гением и русским вестником, и в Качестве таковых он не мог удовлетвориться формулой «слова поэта суть Дела его». Вся жизнь Михаила Юрьевича была, в сущности, мучительными поисками, к чему приложить разрывающую его силу. Университет, конечно, оказался тесен. Богемная жизнь литераторов-профессионалов того времени была безнадежно мелка. Представить себе Лермонтова замкнувшегося в семейном кругу, в личном благополучии, не может, я думаю, самая благонамеренная фантазия. Военная эпопея Кавказа увлекла было его своей романтической стороной, обогатила массой впечатлений, но после «Валерика» не приходится сомневаться, что и военная деятельность была осознана им как нечто, в корне чуждое тому, что он должен совершить в жизни. Но что же? Какой жизненный подвиг мог найти для себя человек такого размаха, такого круга идей, если бы его жизнь продлилась еше на 40 или 50 лет? Представить Лермонтова примкнувшего к революционному движению шестидесятых и семидесятых годов так же невозможно, как вообразить Толстого в преклонных годах участвующего в террористической организации или Достоевского — вступившим в социалдемократическую партию. Поэтическое уединение в Тарханах? Но этого ли требовали его богатырские силы? Монастырь, скит? Действительно: ноша затвора была бы по плечу этому духовному атлету, на этом пути сила его могла бы найти для себя точку приложения. Но православное иночество несовместимо с художественным творчеством того типа, тех форм, которые оно приобрело в наши поздние времена, а от этого творчества Лермонтов, по-видимому, не отрекся бы никогда. Возможно, что этот титан так и не разрешил бы заданную ему задачу: слить художественное творчество с духовным деланием и подвигом жизни, превратиться из вестника в пророка. Но мне лично кажется более вероятным другое: если бы не разразилась пятигорская катастрофа, со временем русское общество оказалось бы зрителем такого — непредставимого для нас и неповторимого ни для кого — жизненного пути, который бы привел Лермонтова старца к вершинам, где этика, религия, искусство сливаются в одно, где все блуждания и падения прошлого преодолены, осмыслены и послужили к обогащению духа и где мудрость, прозорливость и просветленное величие таковы, что все человечество взирает на этих владык горных вершин культуры с благоговением, любовью и трепетом радости.
Людмила Свешникова. ЧАРУСА.
Рома Издательство «Парус». Тольятти. 1999 г. Тираж 250 экз.
Людмила Николаевна Свешникова — автор нескольких книг рассказов и повестей, изданных в Тольятти, Самаре, Москве. Последний неоконченный роман «Чаруса» вышел в свет уже после смерти писательницы. Книга издана средства сыновей Людмилы Николаевн низкий им поклон за это, хотя наш, по современным меркам не самый бедный из российких городов, вполне мог бы отыскать средств на издание солидного тома произведений писательницы, имя которой в ряду, скажем прямо, немногих имен, известных за предела» Самарской губернии.
И в последней своей вещи Людмила Свешникова остается верной своей писательской манере, это — чисто свешниковский фантастический реализм окрашенный светлой грустью и добротой. Роман читается стремительно легко, одновременно погружая вдумчивого читателя в недавние времен коротко и емко обозначенные как «застой»; в те уродливые, абсурдные времена, когда человек опасался не гнева Господнего, а барского неудовольствия или же хамского окрика партийного начальника или директора предприятия, фабрики или конторы, в которой он отсиживал положенные восемь часов.
Грустно от того, что знаешь, дочитывая последние страницы «Чарусы» — этот роман никогда не будет дописан. Смерть ставит свою, окончательную точку.
Елена Карева. ОРАНЖЕРЕЙНЫЕ ЦВЕТЫ.
Альбом. Издательство ТолПИ. 1999 г. Тираж 1000 экз.
Стильно изданный поэтический сборник, содержание, оформление, полиграфическое исполнение которого составляют единое целое. Имя этому целому «Оранжерейные цветы». Наименование — альбом, а не книга стихов, отсылает нас, и, думается, намеренно, к издательской продукции начала века. На этом пути автора подстерегла, скажем так, удача.
Отрадно, что в наше смутное время вышла подобная книга, когда, кажется, в окружающей жизни и не осталось ничего не залапанного и не осмеянного.
Поэтический взгляд Елены Каревой тонок, спокоен, чист и, что очень важно, опять-таки в наше время, — красив: книга напрочь лишена всего того, что в обиходе зовется «свинцовыми мерзостями бытия». Но эта книга подарок не только для эстетов, любящих путешествовать по страницам на которых изысканные интерьеры сменяются не менее изысканными описаниями природы; и сто раз будет не прав тот, кому по прочтении покажется, что поэзия Елены Каревой полностью вмещается в «прокрустово ложе» так называемой «женской поэзии», и не заметит теплоты, таинственности, трепетного отношения к миру, к его природе, людям, животным, цветам и деревьям, словом, ко всему тому, что делает нашу жизнь менее невыносимой. Плюс присущая автору филигранная выверенность строк и строф, да и каждого отдельно взятого стихотворения.
Хочется предостеречь автора от одной вещи: чрезмерная искусственность, «оранжерейность» может со временем превратиться в поэтическую замкнутость, а то и в герметичность, а без притока свежего воздуха все живое, как известно, гибнет.
Петр Евстигнеев. КИКИМОРА.
Сборник стихов. «Современник». Тольятти. 1999 г. Тираж 1000 экз.
Книгу Петра Евстигнеева открывает восьмистишие, вторая строфа которого звучит так:
Где есть боль — там есть и радости.
Ты, читатель, не спеши... Се стихи — не ради праздности,
Се — моление души.
Рецензировать «моления души» — дело неблагодарное, да и бесполезное, поэтому ограничусь некоторыми замечаниями в адрес редактора книги, П. В. Евстигнеева: ему следовало бы быть построже в отборе стихотворений своего подопечного, автора книги, П. В. Евстигнеева, который, пользуя силлабо-тоническую систему стихосложения, более внимательно относился бы к такому понятию, как МЕТР (попросту — стихотворному размеру), тем более, что автор является членом СРП, а стало быть — литератором профессиональным. Хотя в книге на это замечание есть четкий контрдовод:
...Подите прочь, гиены и ужи, -
Вам не понять поэзии основы,
И ваше гладко-катаное слово
Не для моей истерзанной души.
Что ж... приходится умывать руки во второй раз... Уползаю... гиеной себя представлять как-то не хочется... На пути шипя, что вольное обращение с рифмой, несомненно, обедняет даже лучшие стихотворения сборника, которые я с удовольствием перечисляю: «Все боялся, что поезд уйдет...», НА ЗАБЫТОЙ МОГИЛЕ, «Ее нет, меня скоро не будет...», ДОМ ДЛЯ СОБАКИ, ПОЗДНЯЯ ВЕСНА, КИКИМОРА и другие, согретые неподдельным поэтическим чувством, подкрепленные темпераментом и важные поэтическому замыслу.
Сергей Буяк. ГРУСТЬ ЛЮБВИ.
Лирические стихи. ОАО ПО «СамВен» Самара. 1999 г. Тираж 8000 экз.
Если исходить из, как всегда убойного, изречения товарища Сталина: «У меня для вас других писателей нет», то с брошюрой Сергея Буяка — все в порядке. Что, мол, можем — то мол, и выпекаем. Ешь, дорогой читатель... И глядя на немалую для текущего издательского момента цифру тиража сего поэтического труда, становится понятно, что читателя своего, сожалению, он найдет, и не одного, и не двух
Что ж, посочувствуем им, ибо ничего более убогого за всю свою жизнь я не встречал, включая конфетно-оберточную, необыкновенно пошлую обложку, за которой невозможно найти ни одного незатертого слова, ни одной небанальной мысли, ни одного оригинального настроения.
Создается впечатление, что автор не только не знает о существовании русского поэтического наследия, не говоря уже о мировом, но просто не подозревает об их существовании.
Я бы не стал занимать журнальную площадь заметкой об этом скорбном печатном продукте, так как и отрицательная рецензия является составляющей рекламы, но... Все упирается в тираж. Воинствующие графоманы могут возопить: «Чем мы хуже?» И будут правы. Ничем. Хуже некуда.
Иван Оборонке. ...В ТРЕХ ЛИЦАХ (пародии, песни, поэтическая смесь).
«Август-пресс». Тольятти. 1999 г. Тираж не указан.
Очевидно, оттого, что Иван Оборонко — один в трех лицах, его стихи буквально кишат так называемыми «словами-паразитами». Я не поленился:
Там, где тянет УЖ очень смеяться...
И Ты УЖ нас, о Господи, прости...
И все УЖ так-то обернулось...
И вот УЖ так-то — снизошло...
С богоданным суженым
УЖ в который раз...
Нет УЖ сил...
Кому УЖ как. Кто как устроен...
И, если точно УЖ не знаешь...
Если я УЖ куда-то приеду...
УЖ вы мне поверьте...
А тебе УЖ, мама, шить...
И УЖ вовсе не мед...
Так У Ж надо ли гасить...
Пора УЖ резки приближалась...
Не мни, что ты УЖ «демократ»..
.
И это в шестидесяти с небольшим стихотворениях и только «уж»! А кроме «уж» наличествует немереное количество: «все ж», «к тому ж», «лишь», «хоть», «кому ж», «аж», «иль», «то ль», «ведь» и просто «ж». Честное слово — в глазах рябит.
Я прекрасно понимаю стремление авторов сэкономить при издании буквально на всем. Но отсутствие мало-мальской редакторской работы порой сводит на нет и без того не богатырские поэтические усилия.
В связи с вышесказанным, хочется отдельно коснуться раздела «Пародии». Пародия — по положению — утрирует и высмеивает стилистические приемы и писательскую манеру пародируемого автора. Смею уверить Ивана Оборонко, что среди тольяттинских поэтов, а львиная доля пародий на стихи именно местных поэтов, нет ни одного автора, пользующегося вышеупомянутыми «словами-паразитами», ибо поэтическая культура и техника стиха тольяттинских писателей исконно высока.
Впрочем, книга не лишена приятностей: она добротно издана и к тому же проиллюстрирована (как я догадался) одной из самых талантливых тольяттинских художниц Еленой Смуровой, фамилия которой, по неиз¬вестным мне причинам, не указана, как, впрочем, выходные данные книги и тираж.
Невозможное случается гораздо чаще, чем должно бы случаться, согласно любым теориям и опыту каждой отдельной жизни. Если избрать инструментом разума логику, формальную или не очень, нетрудно убедить себя в том, что ничего невозможного не происходит вообще. И та же логика очень легко могла бы признать гениальность-сумасшествием, смелость — глупостью, любовь — утонченной формой сладострастия, веру — наивностью, красоту... а вот это вряд ли — красота просто есть, и никакой логике не дано повесить на нее ни ярлыка, ни ценника. Хотя времена настают такие, что вещи, на которых не висит ценников, все меньше и меньше воспринимаются всерьез почтенной публикой... И все равно, можно прицениться лишь к куску мрамора, из которого высечена Афродита, а вот ее красота остается бесценной, потому что способности ее видеть невозможно купить за все золото мира и его окрестностей.
Александр Грин тосковал по несбывшемуся и творил его отражения, а Михаил Анчаров жил именно в том мире, о котором писал, будничном, чудесном и живом. Причем, он принимал в этот мир практически все, что попадало в поле его зрения. А все, что рождала его фантазия, не покидало и не покидает пределов реальности, потому что не было придумано. И для всякого, кто хотя бы краем глаза туда заглянул, этот мир стал своим, если не как жизненная среда,то хотя бы как зерно, которое рано или поздно должно прорасти.
В Юре Азарове, президенте тольяттинского клуба самодеятельной песни "Надежда", было что-то цыганское. Ему было совершенно нетрудно расположить к себе мало- или вообще незнакомого человека, и договориться с ним о чем угодно, поражая оригинальностью замыслов и напором, который, впрочем, не казался навязчивым. В ноябре 1984 года мы с ним странствовали по Москве, прибыв туда по делам и просто за песнями и мыслями. И вот, в один из вечеров на явочную квартиру приходит Юра и так просто говорит: "Сегодня мы с тобой идем к Анчарову".
Когда мы дошли до двери, нас уже стало трое. Третьим стал Олег Чумаченко, московский житель, перед которым Юра успел похвастаться по телефону, куда мы собрались...
Встретили нас не то чтобы настороженно, но и не слишком приветливо. Пока развешивали куртки в прихожей, Михаил Леонидов поинтересовался: "Вы сначала о себе расскажите, кто вы такие, вас почти ничего не знаю... Может, вы фашисты".
Юра коротко объяснил, что, мол, нет, ни в коем случае, мы про ваши книжки читаем и ваши песни поем, хотим просто поближе познакомиться и поговорить, а если чаю дадут, так и вообще будет здорово. А пока он говорил, пришел восьмимесячный щеночек то ли сенбернара, то ли московской сторожевой, размером с небольшого теленка пока хозяин его не изгнал, успел всеми доступными средствами выразить нам свою приязнь. А если уж собака гостей признала...
Первым делом Михаил Леонидович представил нам своего сына Артема трех лет, сказав, что это самое лучшее, что он за свою жизнь сделал, а потом занялся освобождением пространства на столе, заваленном исписанной бумагой, той самой, которая не горит. Впрочем, творческий беспорядок был ограничен пределами стола — в это время, как раз, рождались "Записки странствующего энтузиаста", не имевшие пока названия.
Услышав, что мы из клубов авторской песни, он сказал, что предложил бы нам что-нибудь спеть, но на его гитаре струн не хватает, а сам он уже не поет — врачи не велят, а остатками здоровья стоит дорожить, особенно теперь, когда одну книгу не закончил, а следующую не начал. Нет, песен давно не писал, но предчувствие появилось, что скоро это вновь придет. Песни и стихи непредсказуемы. Вот однажды решил написать что-нибудь русско-народно-лирическое, вывел строку "Солнце скрьлось за горой", а потом как выплывет вторая — "За приемный за покой" — и сразу стало ясно, что никакой лирики не получится. А потом долго не мог начало найти, пока за чем-то на шкаф не полез — "Балалаечку свою я со шкапа достаю..." — именно со шкапа, а не со шкафа. Вот так и получилась "Песня психа из больницы имени Ганушкина..."Стихи нельзя планировать, они рождаются, а как — это тайна даже для самого автора. Вот проза — другое дело, она требует повседневного труда, только прежде чем что-то написать, надо это прожить, даже если оно совершенно невероятно и фантастично. Мечта—тоже часть жизни, причем та ее часть, без которой нормальный человек жить не может, а норма для человека — то, что сейчас считают гениальностью. А любая женщина должна быть прекрасна — это тоже норма, заложенная природой. Просто сейчас у большинства людей требования к самим себе сильно занижены, а у многих и вообще подобных требований нет... Но обязательно придет время, когда люди достигнут своего нормального состояния, если, конечно, атомной войны не случится, но ее не будет хотя бы потому, что в Америке у власти — такие же барыги, как у нас, а барыгам тоже жить хочется, может быть, даже сильнее, чем всем остальным. А власть, какой бы она ни была, всегда будет кормушкой, и всегда к ней будут тянуться те, кто по другому кормиться не умеет, и оттого, что один барыга другого сменит, по сути, ничего не изменится. У власти обычно оказывается тот, кто власти хочет. И тратить время на "борьбучую борьбу" просто жалко, для нее, для жизни, очень просто найти более достойное применение... Времени не хватает, точнее хватает, но не на все. Но это вполне нормально — времени хватает на все только тем, кто не утруждает себя ни делами, ни мыслями. Нет такой работы, к которой невозможно было бы подойти творчески, будь ты хоть поэт, хоть чистильщик обуви. Был случай, как-то на юге видел у одного чистильщика крем обувной всевозможных оттенков, а сам он знал не одну сотню способов его нанесения на ботинки, и при каждом способе получался совершенно особый блеск. Должен быть интересен, в первую очередь, процесс и результат работы, а не то, что ты с этого будешь иметь, и насколько этот труд считается почетным. Отдавать дань собственной популярности и купаться в лучах славы — занятие слишком хлопотное и бессмысленное...
Разговор продолжился больше пяти часов и закончился уже заполночь, он бы продлился еще дольше, но метро уже находилось под угрозой закрытия. Не знаю, жалеть ли о том, что мы не взяли с собой магнитофон — с одной стороны, если бы велась запись, обстановка была бы менее непринужденной, но сейчас, по прошествии стольких лет, просто невозможно вспомнить многое из того, что было тогда сказано.
И то, что говорил Михаил Леонидович, приводится здесь без кавычек, потому что далеко от дословности, а верно только по сути.
Мелкие частые снежинки кружились под уличным фонарем. Михаил Леонидович стоял в освещенном проеме подъезда, выйдя проводить припозднивщихся гостей. И почему-то казалось, что он сам — источник того света, что горит у него за спиной, и стоит ему уйти — и свет погаснет. В сердце произошел тихий взрыв...
Будем реалистами, то есть рассмотрим ситуацию с пессимистической точки зрения; на сегодняшний день достаточно сложно говорить о том, есть ли у нашего проекта будущее... Уж слишком удачно должны сложиться звезды, чтобы наше детище и в дальнейшем неоднократно радовало своих читателей. Но, тем не менее, следует признать, и саму редакцию журнала, и писателей города переполняет весьма широкая гамма самых положительных эмоций. Что ж, сбылась наша давняя мечта - мы наконец-то получили городское литературное издание!
Несколько слов о редакционной политике, которой мы планируем следовать на протяжении всего существования проекта.
Нет нужды доказывать банальные истины: без книгоиздания, без существования литературной периодики литературный процесс как таковой невозможен в принципе. Он либо есть, либо его нет. Писать в стол - подвиг не для слабонервных. Поэтому наша основная задача - донести до читателя самые свежие, не опубликованные ранее произведения авторов, которые, на наш взгляд, представляют немалый интерес для любителей и ценителей литературы. Открыть новое имя, поддержать талантливого начинающего писателя - в этом, конечно, есть элемент подвижничества, но, тем не менее, задача эта также немаловажная и благородная.
Конечно, журнал планировался как ежеквартальный, и редакция будет прилагать все усилия к тому, чтобы его периодичность была по возможности стабильной. Тем не менее, мы будем предпринимать непрекращающиеся поиски дополнительных средств, дабы столь замечательное начинание не почило в бозе по выходу двух-трех номеров.
Поживем - увидим.
В нашем городе было все необходимое для функционирования динамично растущего молодого промышленного города: было множество фабрик и заводов, включая гигант автомобилестроения «ВАЗ», были жилые кварталы с детсадами и школами, магазинами и столовыми, кафе и ресторанами, стадионами и бассейнами, парками и кинотеатрами, и прочим, прочим, прочим...
Словом, было все, или почти все. Не было только литературно-художественного журнала.
С приходом нового времени к нашему всему добавились частные фирмы и предприятия, банки и пункты обмена валюты, оптовые базы и вещевые рынки, бары и казино, и многое, многое другое... жилые дома ощетинились железом решеток на окнах и стальными дверями, за которыми, хочется верить, тольяттинцы не только следят за перипетиями очередного сериала, но и, как в старые добрые времена, читают.
Всего стало больше, но по-прежнему не было журнала. Ныне этот пробел устранен. Перед Вами, дорогой читатель, первый номер литературно-художественного журнала «Город».
Редколлегия журнала, Тольяттинская писательская организация выражают признательность всем, благодаря кому вековая мечта тольяттинских литераторов стала реальностью. Без ложной скромности скажем, что это событие - одно из самых важных в культурной жизни нашего города, выпавшее на последний год уходящего века.
Поздравляем вас, дорогие читатели!
К нашим поздравлениям присоединяется Министр культуры Российской Федерации В. К. Егоров.
Поздравляю читателей и писателей Тольятти с выходом первого номера «Города». Рождение литературно-художественного журнала - всегда событие. А в наше непростое время событие вдвойне - как свидетельство того, что тольяттинцам, как и всем россиянам, культура, литература нужны не меньше, чем знаменитые «Жигули», и как проявление мудрой заботы о будущем 750-тысячного города.
Министр культуры
Российской Федерации В. К. Егоров
Р.S.: За время, пока первый номер журнала «ГОРОД» существовал как идея, собирался и редактировался, получил одобрение и был профинансирован, а затем напечатан - кресло Министра культуры Российской Федерации занял новый человек. Но мы решили все же опубликовать приветственное слово В. К. Егорова, так как этот факт относится уже к истории создания первого толстого литературно-художественного тольяттинского журнала.
Владимир Мисюк
Город Тольятти - Ставрополь-на-Волге : журнал. - Тольятти. - ISSN-. - 2003, (№ 6). - Городской литературный журнал
СОДЕРЖАНИЕ
Проза
/ Вячеслав Смирнов, Вячеслав Дурненков, Владислав Южаков, Юрий Клавдиев, Михаил Зотов /
Поэзия
/ Виктор Стрелец, Алексей В. Алексеев, Борис Скотневский, Елена Карева, Александр Фанфора, Владимир Мисюк, Тимофей Михайлов, Валерий Воронцов, анапесты /
Драматургия
/ Вадим Леванов /
Гость "Город"
/ Светлана Василенко, Николай Коляда /
Антология "Города"
/ Юрий Панюшкин /
Культурология
/ Юрий Рощевский /
Эссе
/ Борис Евсеев /
Обзор
Книжная полка писателя
Город Тольятти - Ставрополь-на-Волге : журнал. - Тольятти. - ISSN-. - 2002, (№ 5). - Городской литературный журнал
СОДЕРЖАНИЕ
Проза
/ Александр Лебедев, Иван Егоров, Николай Творогов, Петр Евстигнеев, Николай Сопляков, Николай Башков, Андрей Минеев, Вячеслав Смирнов /
Поэзия
/ Наталья Степаненко, Виктор Полев, Александр Егорушкин, Лидия Артикулов, Леонид Грицаи, Алла Залата, Любовь Сафронова, Евгений Калашников, Андрей Князев, анапесты /
Драматургия
Гость "Города"
/ Борис Евсеев, Анастасия Харитонова, Владимир Коробов /
Интервью
/ Эдуард Пашнев /
Обзор
Книжная полка писателя
Книжная лавка писателя
"Безымянный солдат поэзии"
/ Альберт Пирогов /
Город Тольятти - Ставрополь-на-Волге : журнал. - Тольятти. - ISSN-. - 2002, (№ 4). - Городской литературный журнал
СОДЕРЖАНИЕ
Поэзия
/ Юрий Панюшкин, Игорь Плевако, Олег Березин, Елена Кузьмина, анапесты /
Проза
/ Игорь Быстрицкий, Александр Лебедев, Вячеслав Дурненков, Вячеслав Смирнов, Михаил Дурненков, Виктор Стрелец /
Переводы
/ Генрих Блонский /
Гость "Города"
/ Игорь Крестьянинов, Марина Шапловалова /
Обзор
Книжная полка писателя
Книжная лавка
"Безымянный солдат поэзии"
Новомир Кремешков
Город Тольятти - Ставрополь-на-Волге : журнал. - Тольятти. - ISSN-. - 2002, (№ 3). - Городской литературный журнал
СОДЕРЖАНИЕ
Поэзия
/ Игорь Мельников, Любовь Бессонова, Елена Терпиловская, Александр Гаврилов, Николай Прасолов, Виктор Бойков /
Проза
/ Сергей Дьячков, Алина Абрамова, Вадим Леванов /
Драматургия
/ Виталий Витальев /
Гость "Города"
/ Александра Берг /
Поэтическое пространство в письмах
/ Елена Карева /
Обзор
Книжная лавка
Книжная полка писателя
"Безымянный солдат поэзии"
Поэт Лунев Владимир Семенович
Меня родили - не спросили.
Не где-нибудь, а здесь - в России.
Она уже жила-была.
Такого года и числа,
И века тож. В ущербном марте.
С месторождением на карте.
Вокруг таилась и вилась
Причинно-следственная связь.
Лицо до самых до окраин
Земли в усищах тараканьих
Смеялось... Бедный Мандельщтам.
О как он мерз, бедняга, там...
***
...Эти пашни - как заплатки
Телогреечки не новой.
Что тебе мои заплачки,
Что тебе мои миноры?
За колесным перестуком
Профиль каркает грачиный,
Словно с отключенным звуком...
Что тебе мои зачины?
Голубой небесной тали,
Как глаза, полны, налиты
Впадины, овраги, дали...
Что тебе мои молитвы?..
Час пик
1
Автобус в жаждущей толпе -
Как начерпавшаяся лодка.
И так предметно чувство локтя,
Плеча, спины, т. д., т. п.
Мы втиснулись, дыша, мы - тут.
Но с тылу поддает коленка:
- Всем ехать надо! - Етка-ленка
И так уж, но, простите, прут.
Мы тут. А вам не повезло:
Вы - там. Замедленное танго!
Ах, кто-то снова давит штагу:
Всем ехать надо, мол, зело.
От тесноты - и трус, и глад,
И мор - не милого касанья,
Сопенья - прочего кусанья -
Напасти все (Ян Линдблад -
Цитата). Вот, периметр - так?
Распространенье тел предельно.
Ограничители отдельно
Друг дружке все мы. - Сам дурак
Всем ехать надобно! И вот,
Обкатывает некий зодчий
(Ой, осторожно, яйца!) сочно
Нам габариты - лепит, мнет...
Как брюхо сытое ползет
Автобус, как набитый мячик...
Пред носом корочка маячит
Из сумки - укусить зовет...
2
В аллеях - до слезного брызга, до всхлипа -
Наивно цветет, вся липучая, липа.
Как шкура асфальт, размягченный лучами,
Истыкан, исколот, пробит каблучками,
Прошит - типа шпилька. Мир - потом сочится,
Течет, подается... И что-то случится
Должно неизбежно такое от злого,
Последнего, крайнего, душного слова.
Ноздрею тончает изысканно-люто
И бредит теорией лишнего люда
Автобус - как лодка дырявая валкий
Да шаткий, распаренный подлою свалкой.
Стекает сквозь дыры в озоновом слое,
Сочится как в поры, безумное, злое..
Реклама бодрится, бросается, просит
Немедля записываться на кикбоксинг.
И косят оранжевые жилеты
Бензомоторами ярыми лето.
Сочится заката открытая рана.
И края лучится, вешая, с экрана.
Потея, несет - под кровавую сводку -
Мужик в пятерне растопыренной водку...
Спасенье - в любви, и надежде, и вере!
Врезайте ж замки и бронируйте двери.
Текст для побирушки
...Царя небесного придворный олух я.
Подайте милостыню Христа ради.
А то - просиживайте брюки в ресторане,
Мне пролетарское сознание куя.
Для вас - круизы, аэропорты,
А у меня - дырявые порты?!.
Подайте - все зачтется в Той тетради.
Гармонии исполнен Божий мир
И равновесья. По теорьи ниши
Я занял нишу нищего, я нищий,
И тем Создателю и люб и мил.
Проделайте положенный вам путь,
Не рушьте равновесья. Зябну, никну...
Вот-вот вакантную оставлю эту нишу
И, может быть, из вас кому-нибудь.
Лик отразит зерцало судных вод.
Он с палицей карающей грядет...
Ну вот, вы дали - вам приятно, право.
А может быть я вовсе не приму!
Геенны огненной пойду приму
Я - горстка пепла жалкая и праха...
***
...Мне снится - меня хоронят.
Вот-вот от усердья уронят.
Как будто героя качанье -
Щекотно от жути и счастья.
Ах, рамка - ни много, ни мало -
С портретом - все центр вниманья.
Как там по латыни: о смерти,
Мол, помните, планы да сметы?..
Гроб - эта подземная лодка,
Байдарка, друг ситный Володька.
Уж тепленький Леха, товарищ,
В слесарке мне памятник сварит.
Железный. По сеньке. И-вжик...
Ничо был Витюха мужик...
Белогвардейский мотив
... Душная музыка душу терзает и память.
Сердце в груди разрывается как взаперти.
Только и свету - как в пропасть в минувшее падат,
Если уже ничего, ничего впереди.
Женщина эта - сквозь призму пропущенной водки -
Призрачна суть - призывает прилично вести.
Только - жующие челюсти, пьющие глотки,
Да глаза, норовящие взгляд в декольте завести.
Расплываются дымом понятья - на что опереться?
Дать сознанью отчет - все течет - и опору ногам.
Ускользает родная земля из-под ног... Оперетка!
О, канальские рыла - кричат: — Отберите наган!
Все к чертям, стало быть.
Сколько пролито пота и крови.
Говори ты по-русски. Врагу не сдается «Варяг».
«Очи черные» лишь да кабак.
Есть ли что-нибудь кроме?
Очи синие, впрочем. Плечо подставляют,
ведут, «шер ами» говорят...
ведут, «шер ами» говорят...
