Этап
Трое в теплой кухне пили вино. Паша, Юра, Андрей.
- Надо что-то делать, ребята. Паша и Андрей подняли брови.
- Ну, нельзя так дальше жить. Нельзя. Я лично не могу. Все. Брови опустились. Глаза в сторону. Еще по глотку вина.
- Ну, чего вы молчите. Скажите хоть что-нибудь.
- Что у тебя опять случилось?
- Опять?.. Это не опять. Это постоянно. Это всегда. Две недели назад на общем собрании курса голосовали за исключение Сашки Гаева из комсомола. Ни за что. Просто так. Но почти единогласно. Только Решетников воздержался, а я со всеми "за" был. А что оставалось. Вчера Гаева уже посадили. А сегодня голо¬совали за исключение Решетникова, чтоб не повадно было врагов народа поддерживать. Через две недели и его посадят. И опять я "за" голосовал.
- Правильно делал.
- Правильно, правильно... Хренабельно! И что теперь - так всю жизнь? А нам только по двадцать. Этак мы загнемся - жить-то еще сколько.
- Ты уже, Юра, загнулся, - Андрей долил в стакан вина. - И это радует.
- Кого радует? Меня - нет.
- Меня радует.
- С чего это вдруг?
- Ну, ты же не сможешь так жить дальше?
- Не смогу, Андрей.
- И что будешь делать?
- Не знаю. Вот у вас спрашиваю.
- Значит, поможешь мне.
- Так ты все-таки что-то придумал?
- Вынуждают.
- Кто?
- Дед Пихто... Ситуация вынуждает. Ты не в курсе разве, что Ягоде кислород перекрыли.
- Ну и...
- Сейчас весь аппарат НКВД обновят. И наш тоже. И вообще, всю власть в области. И те, кого сменят, не на пенсию пойдут вовсе. И поинтересуются у них там, где они окажутся, почему во всей стране неурожай, да недород, да все заводы в ущерб себе работают, а у вас, мол, в Ярославле уже не один год как сад цветущий. Да и в личном плане все обогатились, куда лучше других областей. И не просто так интересоваться будут, а с пристрастием. Иголочки под ноготки загонят. По зубкам постучат. Много еще чего придумать можно. А кого-то и бить не надо будет, и просить даже. Они сами про меня расскажут - по доброте душевной или из-за внезапно проснувшейся высокой идейной сознательности. Так что и мне что-то делать надо. С опережением, разумеется.
- Может, за границу? Сам уйдешь и нас с Пашкой вытащишь.
- Слишком просто, Юра. Неинтересно. Не для того бог наградил меня таким даром, чтобы я убегал от опасностей. Я сам опасность страшная. Пусть от меня убегают. А потом вот сам же ты говоришь, что нам всем по двадцать только. Это ж сколько еще в жизни натворить можно, а ты уже за границу намылился - на печке буржуйской задницу греть. Не-а. Не пойдет.
- По-моему, Андрюха, ты задумал что-то уж больно серьезное. Мне даже нравиться начинает.
- Угу. Серьезней некуда. Ты, Юр, скажи - ты до скольких лет пожить собираешься?
- Ну-у, если ты со своим талантом что-нибудь интересное в жизни мне предложишь, то до восьмидесяти пяти - не меньше.
- Ага. Значит, шестьдесят пять в запасе у тебя еще есть.
- Логично.
- Значит, лет пятнадцать на мою великую идею убухать сможешь?
- Смотря что предложишь. -Не пожалеешь.
- Тогда смогу.
- Но только придется еще долго голосовать "за". Для конспирации.
- Когда знаешь ради чего - это уже совсем другое дело. Паша отставил пустой стакан в сторону.
- Подождите, ребята. А вы меня что - в расчет брать не собираетесь?
- Паша? А ты как здесь оказался? - удивился Андрей.
- Да. Ты когда пришел? - улыбнулся Юра.
- Ребята, кончайте умничать. По башке надаю обоим. Все трое рассмеялись.
- Нет, Паш. О тебе я тоже не забыл. Вот ты, как раз, за границу и поедешь. От жизни этой хорошей.
- А почему не я?
- Потому что сейчас вы захотите тянуть жребий, и Паша вытянет заграницу.
- А мы все равно проверим.
- Валяйте.
Юра всунул в кулак две спички.
- Короткая - заграница.
Паша долго раздумывал и, наконец, вытянул короткую. Оба повернулись к Андрею.
- Ты когда-нибудь ошибаешься? -Не-а.
- Ладно. А теперь серьезно. Все решает жребий или так действительно надо?
- Черт его знает. Просто здесь вдвоем можно будет справиться. Зачем же третьему столько мучиться? Ну, наконец, и там кое-что из работы найдется. А жребий честный. Я его не подтасовывал. Всего лишь результат предвидел. Хотите - можете поменяться.
- Понятно. А что делать-то будем?
- Протрезвеете - расскажу.
* * *
- Мама, значит, у нас с Мишуткой теперь не будет папы?
- Глупая ты еще, Машенька. Конечно, будет.
- Я не хочу другого папу. Я хочу нашего.
- Другого папы быть не может. Папа один - на всю жизнь. А твой папа особенно. Просто теперь он не будет жить с нами. Но он будет приходить к нам в гости.
- И будет с нами играть?
- Обязательно.
- А почему он не может остаться? Разве он нас больше не любит?
- Любит, дочка. Конечно, любит. Но сейчас ему надо пожить одному. Потом ты поймешь, почему.
- Значит, он потом к нам вернется? -Может быть.
- Вернется, вернется. Я знаю. Потому, что я очень-очень его люблю. И Ми-шутка тоже любит. Иты. И мы все вместе будем его ждать. Правда, мама?
- Правда. Правда, дочка.
* * *
- Товарищ Афанасьев! Сергей Яковлевич!
- Извините, мне кажется, я вас не знаю.
- Это же прекрасно! Новое знакомство - это всегда так интригующе. Да куда же вы так бежите? За вами, право, не угнаться.
- Я не собираюсь с вами знакомиться. Идите, товарищ, своей дорогой.
- Вы знаете - парадокс, прям, какой-то - мне как раз нужно с вами в одну сторону... Да. А хотите, я вас застрелю?! Прямо сейчас, например. Смотрите, какой у меня красивый "Вальтер". А как стреляет, как стреляет! Загляденье. Вам непременно понравится.
- Что? Застрелите меня прямо в центре Парижа? У всех на глазах?
- Застрелю. Если будете настаивать.
- Что вы хотите?
- Ну, во-первых, чтобы вы пошли помедленнее. Да. Вот так, например. Во-вторых, может, мы зайдем, ну, хотя бы в то кафе? Я угощаю.
- Вы меня вербуете?
- Да что вы, Сергей Яковлевич. Зачем кому-то тратить деньги на второго секретаря посольства, если и сам посол, и его советник уже завербованы всеми странами сразу. Разве вы можете разболтать секретоз больше, чем они?
- Не могу.
- Ну, вот видите.
- Позвольте заметить, что за мной, вероятно, следят.
- Ну, что вы, Сергей Яковлевич. Все Цицероном каким-то себя мните. Я же уже сказал - кому вы нужны. ГБ ваше сраное следит за вами два раза в месяц. Для профилактики. И для галочки. Сегодня их нет, не беспокойтесь. Прошу вас. Заходите.
Двое вошли в кафе и сели за столик.
- Я буду краток. Вот фотография. Узнаете кого-нибудь?
- Да. Это я позавчера в кафе на набережной.
- А что за тип с вами за столиком?
- Не знаю. Не было свободных столиков - он сел за мой.
- А почему вы друг на друга так внимательно смотрите?
- Это случайность. Мы сидим друг против друга, и волей-неволей, когда голова не смотрит в тарелку, то обращена к тому, кто напротив.
- А что за бумаги у вас на столе?
- Не знаю. Это его.
- Как у вас все просто, Сергей Яковлевич, получается. Вы и гэбистам все так же объяснять будете?
- Что объяснять? Что из-за тесноты пришлось поужинать с кем-то за одним столиком?
- Ну, для вас это, может, и кто-то, а для ГБ - это первый и лучший вербовщик английской разведки. Господин Джордаун, если быть точнее.
- Я с ним не разговаривал даже.
- Да успокойтесь вы, пожалуйста. Не дрожите. Конечно, не разговаривали. Мы это знаем. Беда вот только в том, что ГБ этого не знает. Не знает, что вы не разговаривали.
- Я... я...
- Помолчите пока. У вас, надо сказать, сейчас не очень хорошо получается говорить. Так что лучше послушайте. К вашему безмерному счастью ГБ не знает и того, что вы с господином Джордауном за этим столиком сидели. Нету у них этой фотографии. Понимаете? Нету. Успокоились?
- Д-да.
- Рано.
- По-почему?
- Потому, что может она со временем у них оказаться.
- Не надо.
- Вы так думаете? А я вот еще не определился: надо - не надо.
- Что вы хотите?
- Я слышал, вы скоро отправляетесь в Союз.
- Да.
- И кроме дел служебных как будто бы собираетесь провести там и отпуск.
- Да.
- А еще, говорят, вы неплохой охотник.
- Ну-у...
- Не скромничайте, не скромничайте. В общем так, Сергей Яковлевич. Мне кажется, вы уж слишком давно не навещали своих стареньких родителей. А они по вас скучают. Нельзя же так. Так что уж свой отпуск проведите, пожалуйста, не в Москве, как вам того хочется, а в Иркутске, с родителями. Заодно и поохо-титесь. Вопросы есть?
- Нет... Хотя есть.
- Ну.
- А вдруг вы из ГБ? Может быть, вы таким образом хотите проверить мою неподкупность и преданность своей партии, народу и товарищу Сталину лично. И если я соглашусь выполнять ваши условия, вы меня как предателя и упечете.
- А кого вы предаете, товарищ Афанасьев? Башкой-то своей подумайте. Вы едете охотиться на медведей. Даже если я из ГБ, то на мои условия согласиться не предосудительно. А вот если не согласитесь, то фото вы видели.
- Вы дадите мне время подумать?
- Нет. Отвечайте сейчас же.
- Хорошо... Я согласен.
- Ну что ж. Тогда всего хорошего. Приятно было познакомиться. Вы, пожалуй, идите. А я еще тут посижу немного.
- До свидания.
Как только Афанасьев вышел, мужчина, сидевший за дальним столиком, встал и подошел к обладателю красивого "Вальтера". Он оказался человеком с фотографии, минуту назад лежавшей на столе.
- Все в порядке, Рамирос, - с довольной улыбкой сообщил по-испански хозяин "Вальтера". - Иначе и быть не могло. Зря мы так пеклись обо всех запасных вариантах. Зря я сомневался, что твоя мексиканская физиономия не похожа на английскую. Товарищ Сталин настолько запугал свой народ, что если бы мы посадили с этим секретарем за один столик папу римского в полном папском облачении, а потом сказали бы, что это был парагвайский шпион, то он со страху все равно поверил бы. Надо отдать товарищу Сталину должное - мозгов у него больше чем хватает. Лихо он их всех держит. Умен, сволочь. Может, мы, Рамирос, передумаем его убивать?
- Вам виднее, хозяин.
- Хм... Тебе все равно. Хорошая позиция. Легкая. Ты там не жил в этом страхе. Иногда почему-то, Рамирос, даже не смотря на все способности и возможности Андрея, мне кажется, что мы с этим извергом не справимся.
- Синьор Андрей справится со всем. -Что ж... Будем надеяться.
* * *
- Здравствуйте, Сергей Яковлевич.
- Здравствуйте.
- Я коллега того товарища, по чьей просьбе вы здесь оказались.
- Не совсем вас понимаю.
- Бросьте, Сергей Яковлевич. Понимаете. Просто страхуетесь - вдруг я не тот, вдруг из ГБ и на удачу хочу вот так нагло выяснить: с чего это вдруг такая неожиданно проснувшаяся любовь к родителям и иркутским медведям. Но я тот. И про фотографию знаю.
- С этого и надо было начинать.
- Я лучше вас знаю, с чего мне начинать. Я вас проверял - достаточно ли вы осторожны. Потому что, чтобы уцелеть, вы теперь должны быть очень осторожны.
- Чтобы уцелеть?
- Да... Вы же не думали, что нам нужна была всего лишь ваша поездка в Иркутск.
- Ну-у...
- Не думали. Правильно. Есть и еще что-то, что нам от вас нужно.
- Значит, все же вербуете?
- Отнюдь. Давайте не будем бродить вокруг да около. В течение вашего отпуска вы должны жениться. Красивая женщина тридцати с небольшим лет. Живет здесь, в Иркутске. Двое детей. И ее, и детей вы увезете с собой в Европу.
- Но, извините, это, прям, самоуправство какое-то. Вы за меня решаете всю мою дальнейшую жизнь.
- Всю дальнейшую жизнь, говорите, - незнакомец усмехнулся. - Сколько пафоса. Смешно даже. Советские люди уже давно так не говорят. Потому что вся дальнейшая жизнь уж больно часто кончается у них через пару месяцев лесоповала или рудника какого-нибудь. А вас за работу на английскую разведку так сразу к стенке приставят. Что-то хотите возразить еще?
- Хочу, но не буду. Все равно бесполезно.
- Правильное умозаключение. Вот ее фотография. Посмотрите и запомните, чтобы не шарахаться от нее, когда она к вам подойдет. Зовут Анастасией Игоревной. Будете делать все, как она скажет. Со стороны, сами понимаете, все должно выглядеть натурально: случайное знакомство, любовь, цветы и все прочее. Не забывайте, в какой стране вы сейчас находитесь. Стукачи кругом. И платные, и бескорыстные. Кто-то заподозрит неладное - и вас сгноят даже без той фотографии. Все.
Афанасьев посмотрел на фотографию и мечтательно улыбнулся:
- Ну, хоть одна радость - она на самом деле очень красивая. Улыбнулся и незнакомец:
- А вы что, надеетесь, что будете с ней спать. Улыбка слетела с лица Афанасьева.
- А как же... это...
- Это?.. Ну, я, конечно, не могу отвечать за нее с полной уверенностью, но мне кажется, она станет для вас идеальной женой и не будет допытываться, почему вы поздно приходите с работы или не приходите вовсе. Что-то еще?
- Нет.
- До свидания. До свидания.
- Да, последнее. Она вам это сама скажет, но я еще на всякий случай подтвержу, чтобы сомнений не возникало: тронете детей хоть пальцем - она вас убьет. Предыдущего мужа она за это и убила.
* * *
- Папа, мы все уезжаем с дядей Сережей. Девочка плакала.
- Я знаю Машенька. Так надо.
- А как же ты?
Ты умеешь хранить тайны?
- Умею.
- И никому-никому не расскажешь?
- Никому.
- Даже маме.
- Даже маме.
- Хорошо, дочка. Слушай. Я обязательно к вам вернусь. Обязательно. Мы прогоним дядю Сережу и будем жить все вместе, как раньше: ты, я, мама и Мишутка.
Девочка вытерла слезы и посмотрела отцу в глаза:
- Обещаешь?
- Обещаю... Но только никому ни слова.
- Никому, папа. А скоро ты к нам вернешься?
- Вернусь, Машенька. Может не очень скоро, но обязательно вернусь. Верь мне, дочка. И жди.
* * *
- Ну что, Юр. Тылы чисты, руки развязаны. Пора начинать, наверное.
- Тебе, Андрей, виднее.
- Это точно. Поэтому я и говорю - пора начинать.
* * *
- Проходите, товарищ подполковник. Садитесь.
Человек в форме капитана МГБ сел в указанное кресло. Тридцать пять лет. Брюнет. Лицо мраморной статуи. Не белое - нет. Неподвижное, непробиваемое, мертвое.
Хозяин кабинета - толстячок в штатском - непроизвольно поежился:
- Не хотел бы я быть у вас в подчинении.
Тишина. Никакой реакции на лице брюнета. Даже глаза не дернулись - неотрывно смотрят прямо на собеседника.
- В вашем деле написано, что отвечаете на все вопросы не задумываясь, и не задумываясь молчите, если отвечать не надо.
Опять тишина.
- Почему так?
- Я очень умен.
Ответ моментальный, одними губами. Лицо и взгляд по-прежнему неподвижны. Толстяк хитро улыбнулся:
- Я тоже не дурак, но почему-то обо мне так не пишут.
- Значит я умнее.
- Правда?! Тогда почему вы занимаете более низкое положение в нашей структуре?
- Я моложе. Со временем все изменится.
- То есть вы обгоните меня на служебной лестнице?
- Нет. Вы с нее уже сойдете. На пенсию, например. А я поднимусь на ваше место. Или выше.
- Хорошо. Тогда такой вопрос, Николай Николаевич, - толстяк на мгновение стрельнул взглядом на левый погон брюнета с четырьмя капитанскими звездочками. - Почему вы не удивились, когда я назвал вас подполковником.
- Я ничему не удивляюсь.
- Почему тогда никак не отреагировали, не поправили меня?
- Потому, что вы не ошиблись.
- То есть вы уже подполковник?
- По вашей легенде - да.
- Объясните.
- Вы хотите поручить мне очень ответственное задание, вероятно с выездом в регионы, для облегчения выполнения которого мне желательно выглядеть посолиднее, то есть подполковником. По факту же я пока остаюсь капитаном.
- Вы видите меня первый раз в жизни, ничего подобного раньше не выполняли и, тем не менее, угадали все точка в точку, даже про выезд в регионы. Как?
- Я очень умен.
- Все равно, чтобы до этого додуматься, нужно какое-то время.
- Мне оказалось не нужно.
- Вы себя, случаем, не считаете умнее товарища Сталина.
- Нет. Таких людей не бывает.
- Хорошо, - толстяк откинулся на спинку кресла. - Вы меня устраиваете. Очень мягко, не раздражая, зазвонил один из четырех телефонов на столе.
Излишне суетливо толстяк схватил трубку и плотно прижал ее к уху.
- Меня тоже, - услышал он, после чего на том конце провода начались короткие гудки.
- Не раньше, чем во вторник, - деловито ответил хозяин кабинета этим гудкам, сделал серьезное лицо и положил трубку.
Капитан - подполковник продолжал сидеть как сидел, не сводя глаз с собеседника. Последний же раскрыл лежащую перед ним папку, взял верхний листок и протянул через стол.
- Прочитайте. Распишитесь.
Не наклоняя головы, брюнет опустил глаза на бумагу, прочел, расписался предложенной ручкой, протянул листок через стол, после чего принял прежнее положение.
- У вас нет вопросов? -Нет.
- Это расписка о неразглашении. Тишина.
- Вы предупреждены о последствиях. Все та же тишина. Никакой реакции.
- Ну что ж, - лицо толстяка приняло озабоченное выражение. - Теперь при-ступим к самому заданию. Вот это, - он взял из папки другой листок и положил перед собеседником, - было найдено вчера утром в портфеле, лежащем посреди дороги, по которой ехал товарищ Сталин.
Опять отреагировали только глаза брюнета, равнодушно начав бегать по лежащей на столе бумажке. Крупно, ровно, печатными буквами, каждый штрих по линейке:
"Однажды, когда ты будешь спать, я прикоснусь к твоему плечу и скажу: "Я пришел". И ты умрешь. Может, это будет завтра, а может, через пять лет. Так что приятных тебе кошмаров".
Сразу с последней строчки, не останавливаясь, взгляд на несколько секунд перенесся на большое зеркало, висевшее чуть сбоку за спиной толстяка.
- Поездка была запланирована?
- Нет.
- Кто знал маршрут и за какое время до выезда?
- И маршрут, и конечный пункт поездки знал только один человек - водитель машины охраны, ехавшей первой. Он получил указания от товарища Сталина лично. Прямо перед выездом.
- Сел в машину и поехал?
- Да. Сразу же. Контакт с кем-либо исключен. Замечу также, что этот марш-рут был выбран впервые.
Глаза стрельнули в лежавший на столе листок:
- Бумага и карандаш московского производства. Портфель тоже.
- Да. Откуда вы знаете?
- Он тоже очень умен. Все купил здесь, чтобы не понять, откуда он на самом деле.
- Справитесь?
- Найти и обезвредить?
- Нет. Только найти и доложить мне. Выстрел глазами в зеркало.
- Справлюсь.
- Ваши полномочия можете считать неограниченными. Можете запрашивать себе любых свидетелей, любых специалистов, любую информацию - все, что хотите.
Толстяк нажал кнопку на столе. В дверях появился охранник.
- Идите. Вас проводят до ваших новых апартаментов и введут во все тонкости вашего нового положения.
Уходя, брюнет опять задержал взгляд на зеркале. Лишь только дверь захлопнулась, зазвонил тот же телефон. Все так же суетливо человек в штатском схватил трубку.
- А он действительно очень умен, товарищ Лунин. И главное - очень быстро умен. Это хорошо, что вы его нашли, но плохо, что так долго не замечали раньше.
Снова короткие гудки.
* * *
- Товарищ подполковник, ваш заместитель по оргвопросам майор Синицын. Капитан Головко вошел в свой новый кабинет. Снял старый китель, отдал стоящему рядом навытяжку майору, надел новый с подполковничьими погонами, висевший на спинке одного из стульев. Обернулся к своему новому заместителю.
- Позвоните в архив. Пусть делают, что хотят, но чтобы через два часа, к моему приезду, было сложено на одном столе все, что у них есть обо всех пред-сказателях, ясновидящих, гипнотизерах и тому подобных тварях за последние восемьдесят лет. И не только у нас, но и по всему миру.
* * *
Поздно вечером, вернувшись из архива, Головко сразу же вызвал к себе Синицьша, сел за свой рабочий стол в большое мягкое кресло, открыл портфель.
- Запоминайте.
В руки Синицына перекочевала из портфеля первая папка с фотокопиями документов.
- По этому: найти, где бы они ни были, всех живых участников и свидетелей расстрела, допросить, - Головко сделал паузу и после нее особо подчеркнул интонацией следующее слово, - хорошо допросить каждого на предмет достоверности смерти.
Еще две папки оказались в руках майора.
- По этим: найти, где сидят. Если уже загнулись, то все так же, как по первому. Если живы - не беспокоить, но сразу доложить мне.
Следующие три папки перешли от Головко Синицыну.
- По этим: связаться с местными органами и узнать - на месте ли, чем занимаются, не ездили сами или их знакомые недавно в Москву. Вопросы есть?
- Никак нет, товарищ подполковник.
Из портфеля вылетела на стол последняя папка.
- Этот самый сложный. И, скорее всего, это тот, кто нам нужен. Тут информация о нем от двадцать шестого и тридцать седьмого годов. Найти всех живых, от кого она предоставлена, и доставить ко мне незамедлительно. Действуйте.
- Есть.
* * *
Та-тата-та... Та-тата-та...
"Как тоскливо стучат колеса. Может кому-то кажется, что этот поезд несется с большой скоростью. Нет. Он ползет. Пусть даже и с большой скоростью, но не несется, а еле ползет, как ползет моя жизнь.
Далеко еще до Иркутска, далеко и до восьмидесяти пяти. Скоро все это кончится. Скоро что-то начнется. Как я устал этого ждать. Устал. Мне хуже, чем кому-либо другому, потому что я могу обо всем этом думать. Об этом страхе, что живет в каждом, кто еще не свихнулся, об этой боли. О несправедливости. О трусости, низости, подлости. О беззащитности... И о бессилии. О полном бессилии. О полнейшем.
Я могу об этом думать - думать о том, как мне плохо - потому что у меня есть, чем от этого спастись. Потому что я знаю, что рано или поздно я все это взорву. Сам. К чертям собачьим. И живу только этим знанием. Жду. А другим нечего ждать, нечем взрывать, поэтому и думать о том, о чем думаю я, они не могут. А если могут, то один только раз. И пуля в висок.
Нельзя делать одновременно три вещи: жить, думать и не взрывать самому. Что-то одно надо вычеркивать. Кто-то перестает жить, кто-то - обо всем этом думать. А мне досталось перестать не взрывать все это. Но вот думать больно. И ждать больно.
Поэтому и ползет так медленно поезд".
Та-тата-та... Та-тата-та...
***
- Проходите, товарищ подполковник. Садитесь.
Тот же кабинет генерала Лунина, то же зеркало на стене. Да и сам Лунин тот же.
- Я нашел его.
- Вы абсолютно в этом уверены?
- На девяносто девять и девять десятых процента.
- Значит, небольшое сомнение все-таки есть? -Нет.
- Где же десятая доля процента?
- У меня привычка оставлять ее себе.
- Быстро работаете, Николай Николаевич.
Верный другой своей привычке, Головко отреагировал на последнюю реплику обычным для него молчанием. Снова зазвонил все тот же телефон. Так же суетливо, как и в первую встречу, Лунин схватил трубку и плотно прижал ее к уху.
- Через десять минут оба будьте в кабинете триста восемнадцать, - услышал он.
На этот раз генерал не стал ломать комедию перед подполковником, разговаривая с короткими гудками. Он просто повесил трубку. Молча.
- Вы встречались когда-нибудь с товарищем Сталиным.
- Нет.
- Пойдемте.
* * *
- Автор записки - некто Никитин Андрей Николаевич, приблизительно семнадцатого года рождения, без образования. В прошлом московский детдомовец. Первые сведения у нас о нем от 1926 года. За два года до этого он был забран из детдома и усыновлен частным московским предпринимателем Огурцовым. Сразу после усыновления Никитина Огурцов неимоверно разбогател. Столь внушительный коммерческий взлет мелкого торговца привлек внимание органов, но Огурцов не отличался болтливостью, и только лишь в двадцать шестом, после хорошего с нашей стороны нажима, удалось выжать из него, что причина такого сказочного процветания - усыновленный девятилетний мальчик. Со слов Огурцова, Никитин имел поразительную способность предсказывать, какие товары в ближайшем будущем поднимутся в цене, а какие, наоборот, упадут, и предсказывать не просто абстрактно, а конкретный день изменения цены и, с точностью до копейки, среднюю новую цену. Сказать откровенно - никто Огурцову не поверил, но на всякий случай решили на мальчика посмотреть. Не удалось. Мальчик как в воду канул, и вскоре этот случай забылся. А в тридцать седьмом году Никитин снова нашелся. Точнее нашелся не сам, а информация о нем.
После разоблачения наркома внутренних дел Ягоды новым наркомом Ежовым была проведена тотальная чистка всего руководящего аппарата НКВД, в том числе и в Ярославской области. Уже за несколько лет до этого от наших статистиков стали поступать настораживающие сообщения, что слишком уж все гладко получается у Ярославских колхозников и промышленников. У всех остальных в стране - много хуже. Почему-то значения сразу этому не придали. Видимо, решили, что должно же у кого-то быть лучше всех. Но при обысках на квартирах у арестован-ной в тридцать седьмом ярославской элиты нашлось что-то уж слишком много ценностей. Разумеется, поинтересовались, откуда. И все как один поведали о молодом двадцатилетнем человеке,
Никитине Андрее Николаевиче, который уже несколько лет советовал колхозникам в какие сроки что сажать и убирать, а промышленникам - какие заказы выполнять в первую очередь, а какие не выполнять вовсе. И еще много что советовал. И не только в карман государству. Взамен же требовал немного: чтобы делились слегка доходами и чтобы не доклады-вали о нем в центральные инстанции. Да о последнем и просить было не надо -кому охота лишать себя такой золотой жилы. Да, была у него еще одна прихоть -любил чувствовать себя вне закона. Говорил всегда что угодно и кому угодно. Больше всего любил вслух о нашем государственном строе порассуждать. Со своей независимой точки зрения. Бояться ему было нечего - все доносы на него читали его же люди. Двести сорок три доноса, как потом оказалось. Четырех самых злостных доносчиков вогнал в могилу с инфарктами и инсультами. Слишком уж они близко к сердцу принимали, когда после всех их письменных стараний он доставал их своими наглыми речами снова и снова, и смеялся им в лицо. Как вы, наверное, еже догадываетесь, когда ежовцы пришли его брать, он снова как в воду канул. С тех пор во всесоюзном розыске, но вот уже больше пятнадцати лет безрезультатно. Никаких сведений о нем ни изнутри страны, ни из-за рубежа. Но я его нашел.
Головко налил себе в стакан воды из графина и, не торопясь, выпил. Сталин и Лунин выжидающе молчали.
- Сейчас он живет в Иркутске. Работает заместителем директора станкостроительного завода по экономической работе. Как раз соответственно своему профилю. Фамилия, имя и отчество у него, разумеется, другие. Гладышев Юрий Михайлович. Брать его можно хоть сегодня, но с учетом предыдущего опыта и всего того, что я о нем рассказал, я не думаю, что это будет очень легко.
В наступившей тишине вождь народов, попыхивая трубкой, ходил вдоль окна от стены к стене и переваривал услышанное.
- Ну что ж, - наконец сказал он. - Если все на самом деле так, как вы сказали, то нам предстоит большая работа. Но прежде чем приступить к ней, я задам вам три вопроса. Первый: откуда такая уверенность, что мне угрожает именно этот Никитин, а не кто-либо другой. Второй: как вы так легко его нашли, да еще под другой фамилией, да еще не выезжая из Москвы. Третий: как записка попала в Москву, если этот Никитин тире Гладышев сейчас, по вашим словам, в Иркутске.
Ответ последовал незамедлительно, как будто бы Головко только этих вопросов и ждал.
- То, что угрожает вам именно Никитин, я определил по двум причинам. Первая: автор записки явно обладает способностью предугадывать события. В тот день вы ехали на машине по ранее не используемому маршруту, решение о поездке приняли спонтанно и прямо перед выездом, никому, кроме водителя первой машины, маршрут не сообщили, а он не имел возможности кому-то еще о нем поведать. Тем не менее, портфель с запиской оказался у вас на пути и был оставлен, видимо, непосредственно перед вашим проездом, иначе бы его успел прибрать к рукам кто-нибудь из проходящих мимо сознательных прохожих. То есть автор знал точное время и точное место. Я проработал в архиве всю имеющуюся там информацию о ясновидящих. Надо сказать, что таковой там оказалось предостаточно, но подлинно интересной не много. Меня насторожили только семь человек, причем Никитин больше всего. Но остальных шестерых я тоже проработал. Кто-то из них уже ушел из жизни, в чем теперь у меня есть явная уверенность, кто-то оказался больше похож на шарлатана, чем на автора такого серьезного послания. Но даже этих шарлатанов я не сбросил бы со счетов, если бы не вторая причина, по которой я решил - и теперь уже окончательно - что это Никитин. Эта вторая причина нашлась в процессе поиска самого Никитина, по¬этому сначала я попробую объяснить, как я вычислил, что теперь он в Иркутске. Разрешите закурить, товарищ Сталин.
- Курите, товарищ Головко. Разговор долгий. Выпить, кстати, не желаете?
- Семьдесят грамм коньяку не отказался бы.
Сталин перевел взгляд на Лунина. В руках того откуда ни возьмись появилась бутылка, разумеется, с коньяком и уже открытая. Головко взял ее из рук генерала и налил себе сам, в тот стакан, из которого пил воду. Отпив две трети от налитого и закурив, он продолжил.
- Поставьте себя на место Никитина в тридцать седьмом году. Что ему теперь делать в Советском Союзе? Он засвечен, во всесоюзном розыске. Не надо даже обладать даром предвидения, чтобы понять, что второго такого княжества, как Ярославское, он себе не построит. Стоит ему где-то проявить свой дар в больших масштабах, и его вычислят, под какой бы фамилией он не маскировался. Да и органы с тридцать седьмого стали пуганные - частенько самообновлялись - так что никто не стал бы уже вступать с ним в сделку из-за денег, больше беспокоясь не о своем благосостоянии, а о целости своей шкуры. А жить тихо и скромно, как все, он не хочет. Не может уже. Ему размах давай. Королевский. Выход первый: самому устроиться в органы и снова властвовать. Не демонстрируя открыто своего дара. Выход второй: уйти за кордон. С его предчувствием он легко может определить, где и когда переходить границу, чтобы все прошло гладко. А за кордоном он опять король: доносов там не пишут, а насчет личного благоустройства - ему хватит доллара, чтобы утром зайти в казино, а вечером выйти из него миллионером. Тем не менее, Никитин не мог выбрать первый вариант, поскольку ненавидел органы и их работу, и не выбрал второй, потому что тогда нам пришлось бы пытаться объяснить необъяснимое, а именно: зачем человеку, прокатавшемуся как сыр в масле пятнадцать лет в заграничном комфорте, возвращаться в давно забытую им страну и грозить ее вождю. Зачем? За деньги? Нет. Он их сам может делать без счета. Выручать попавших в беду друзей? Нет. Это можно сделать и не угрожая вам. Да и друзья за это время все уже позабылись бы. Личная нетерпимость к вам? Тоже нет, потому что тогда бы он не ждал так долго. Больше, можно сказать, ничего существенного не остается. Значит, все это время он жил в СССР. Зачем? Почему не ушел за кордон? Почему смирился с серой жизнью и остался здесь? Ответ первый - женщина. Ответ второй - остался, чтобы убить вас. Не просто убить, а еще попытаться подержать перед смертью в беспокойстве. Почему же тогда так долго не начинал? Потому что руки связаны были. Кем? Опять же женщиной. И, скорее всего, не только женщиной, но и детьми, поскольку женщину можно провести через границу, а вот если она еще с малыми детьми, то это сложнее. И пока любимая женщина с детьми в руках советской власти, начинать ему что-либо нельзя. Поэтому и ждал так долго. Но все же начал. Значит, женщина с детьми ушла за кордон. Как? А может все-таки официально? Как официально? Подобру-поздорову никого не выпустят. Турпоездки для семей высшей государственной элиты. А если загранкомандировка, то детей тогда с собой не возьмешь. А вот если выдать свою жену замуж за сотрудника нашего посольства в какой-нибудь капстране? И чтоб детей усыновил. А почему бы нет?! Я навел справки и понял, что угадал: второй секретарь нашего посольства во Франции проводил в том году отпуск в СССР, ездил в Иркутск, якобы к родителям, и там женился на гражданке Гладышевой Анастасии Игоревне, матери двоих детей. И ее и детей он совсем недавно увез во Францию. А всего за полгода до этого гражданка Гладышева развелась со своим мужем Гладышевым Юрием Михайловичем, заместителем директора иркутского станкостроительно¬го завода. И самое-то занимательное то, что и Гладышев и Гладышева в тридцать седьмом жили в Ярославле, там же, где Никитин. Интересное такое совпадение. По всей видимости, это были друг и девушка Никитина. В тридцать седьмом он исчез, год прошатался на нелегальном положении, может, и за границей, а в тридцать восьмом его девушка фиктивно вышла замуж за его друга, друг окончил институт и с молодой женой поехал работать в Иркутск. Только приехал туда уже недруг, а сам Никитин под фамилией друга.
- А куда делся настоящий Гладышев?
- Думаю, сейчас он во Франции - забирает свою псевдожену и детей у нашего дипломата, чтобы спрятать их всех куда подальше. А может и в Союзе, даже в Иркутске. Тоже под чужой фамилией. Ведь Никитин наверняка провел год за границей и мог там и документов поддельных наделать и человека нанять, чтобы жену с детьми у дипломата забрал.
Головко допил остаток коньяка в стакане.
- А что касается вашего третьего вопроса, так я навел справки. В день получения вами записки Никитин, то есть теперь Гладышев, находился в Москве в служебной командировке. В тот же день и уехал обратно в Иркутск. По-моему, слишком много совпадений, чтобы все было не так, как я думаю.
Сталин стоял, отвернувшись к окну, и курил. Наконец, он повернулся к габеседникам.
- Считайте, что вы уже полковник, товарищ Головко. Брать Никитина поедете лично. Выберете себе команду сами. И в Иркутске можете привлечь в помощь кого угодно. Туда будет сообщено, что полномочия ваши не ограничены. Вопросы есть?
- Никак нет.
- Да, вот еще. Как выдумаете, - Сталин слегка поморщился, как будто бы не хотел говорить дальнейшее, - у него может быть предвидение окончательного успеха его затеи? Не какого-то ее этапа, а окончательного результата.
- Возможно, товарищ Сталин. Но ведь он может и ошибаться. А потом, мы ведь не знаем достоверно, в чем его затея заключается. Может, в записке он врет, и настоящая цель вовсе не убить вас, а только напугать.
- Хорошо. А теперь, если честно - вы надеетесь все-таки взять его или нет?
- Я его возьму, товарищ Сталин. Но может... не очень быстро.
* * *
- Слушайте, ребята, у меня идейка: давайте-ка сегодня ночью возьмем глав-врача областной больницы со всей его семейкой.
- С чего это именно его тебе приспичило?
- У него дочка восемнадцати лет, стерва такая, студентка сраная. Самая красивая баба в институте. Я к ней почти целую неделю по-хорошему подходил - морду воротит, даже говорить со мной не хочет. Королева прям - что ты. Цветы ей подарил - она мне их в лицо, сука, бросила. Корчит из себя черт знает что. Сегодня утром подошел практично. Разъяснил ей, кто хозяин в городе, сказал: не дашься - всю семью посадим. На этом все обламывались, а она даже не испугалась, гнида. Хмыкнула, отвернулась и пошла. Папа главврач - думает, ей все дозволено. Поехали, а?
- Только сажать?
- Ну почему же. И посадим, конечно, ну и, соответственно, прям там ее все вчетвером. А родители пусть посмотрят.
- На квартире прям?
- А что? Скажи, никогда так не делал.
- Интересная идейка. Мне нравится.
- Мне всегда такие нравились. -Да и мне тоже.
- А что за статью лепить будем?
- Найдем. Вон, две недели назад в этой больнице наш майор Шатко умер. Менингит на охоте подхватил. Напишем, что отравлен по указанию главврача. Заодно потом еще кого-нибудь из врачей упрячем - а то больно много о себе думать начали.
- А жене с дочкой?
- Тоже что-нибудь приляпаем. Первый раз что ли.
- Значит, говоришь, красивая.
- Еще какая.
- Ну что ж. Придется звонить жене, объяснять, что надо остаться на работе.
Плохо спиться теперь товарищу Сталину. До утра не спится вовсе, а утром, наконец, глаза слипаются. Но не облегчение приносит ему этот утренний сон. Нет. И не сон это вовсе, а кошмар ужасный. И всегда один и тот же. Снится ему, что спит он, и что трогает его кто-то за плечо. А потом слышит он два только слова: я пришел - и ужас сковывает его тело. Не может он пошевелить ни рукой, ни ногой. Даже глаза открыть не может. Или не хочет. Нет, все-таки не может. И не хочет тоже. И стоит над ним кто-то, и смеется. Страшно смеется. Не громко, не гулко, не зловеще, но нагло. Безбоязненно. Никто так никогда не мог при нем смеяться. А этот смеется. Поэтому и страшен этот смех. И самому ему, Сталину, страшно.
А потом железные руки ложатся ему на шею и начинают душить. Сильнее. Сильнее. Медленно, но неотвратимо. И никуда от них не деться. А этот проклятый смех все громче и громче. И вот уже в самое ухо ему смеется его душитель. "Я пришел", - шепчет он сквозь смех. И душит. Душит так, что глаза начинают вылазить из орбит. Распирает их изнутри, и веки сами собой от давления этого раскрываются. Вот тогда он только просыпается и понимает, что все это всего лишь сон.
Плохо спиться теперь товарищу Сталину. Нерадостные вести приходят к нему от полковника Головко.
* * *
Что-то необычное было в выражении лиц гэбистов, встречавших московского полковника и его людей на военном аэродроме города Иркутска. Головко не стал ходить вокруг да около, сразу задал вопрос в лоб.
- Что у вас случилось?
- В каком смысле?
- В прямом. У офицеров МГБ не должно быть таких лиц.
- У нас в организации, товарищ полковник, этой ночью ЧП произошло. Да что я говорю - ЧП, - лицо офицера передернулось жуткой гримасой. - Это не ЧП, это такое, что и словами назвать нельзя. Четверо наших сотрудников поехали брать одну гниду ученую - главврачом называется. Водителя у подъезда в машине оставили. Минут через десять, не торопясь, выходит из подъезда какой-то тип, подходит к водителю, подает ему небольшой бумажный кулек через окошко и говорит, что это важные вещественные доказательства и что товарищ следователь велел их передать, пусть, мол, лежат в машине. Сказал и ушел в темноту. А водитель посидел чуть-чуть и решил аккуратно в кулечек заглянуть интереса ради. Нагляделся... До сих пор блюет. Там четыре члена лежали, следователей наших, тех, что вот только в подъезд...
- А записку в квартире оставил? - перебил Головко. Выражение лица иркутского гэбиста стало вовсе осатанелым.
- А... а, - только и смог он выдавить из себя.
- А откуда я это знаю, вы хотели меня спросить.
Офицер изобразил что-то отдаленно похожее на кивок головы.
- Я все знаю. Меня поэтому сюда и прислали. Так где была записка?
- В доме... у врача... Там еще кроме нее конверт запечатанный был.
- Мне?
- Да.
- Давайте.
- В управлении.
- Идиоты... Поехали.
Уже сидя в автомобиле, направляющемся к областному управлению ГБ, полковник Головко продолжил:
- Надеюсь, он оставил хозяев тех членов в живых? -Да.
- Красиво пишет. Как король. Зашел с пистолетом, когда они главврачову дочку рассматривали, обезоружил, заставил друг друга связать, сам связал последнего, рты заткнул, чтоб не орали, а потом всех прооперировал. Так?
- Так точно, - иркутский гэбист уже перестал удивляться прозорливости Головко. - А вы что - его знаете?
- Холодно у вас тут.
- В каком смысле?
- В прямом. Мозги у всех вас перемерзли. Раз он конверт мне оставил, как же мне его не знать. Ох и трудно мне с вами будет, - подвел черту Головко и больше до конца пути не проронил не слова.
* * *
На этот раз маскироваться уже не было смысла, поэтому и почерк был обычный - не печатный.
"Ваш беспредел кончился. Теперь настал мой. С этого дня каждый из вас под моим контролем и отвечать будете за все незамедлительно".
Это местным. В конверте же было другое, не менее наглое послание, только, как оказалось, не для молодого полковника, а для самого Сталина.
"Одного тебя мне уже мало. Хочу и твоих людей повоспитывать. Город за городом - каждый раз ближе и ближе к Москве, пока не настанет твоя очередь".
Головко протянул обе записки и кошзерт своему помощнику Синицьшу, прилетевшему вместе с ним.
- Подшить в дело. Копии секретным порядком передать Лунину. И через час чтобы здесь были начальники городских и областных управлений госбезопасности и внутренних дел и начальник военного гарнизона - каждый с двумя своими заместителями.
Охрану здания на этот период утроить. Выполняйте.
Ровно через час все нужные люди вошли в кабинет и расселись за столом.
- Я надеюсь, все осведомлены о предоставленных мне полномочиях, - начал Головко, пугая всех собравшихся мертвой неподвижностью своего лица и глаз.
Дождавшись, когда все пять начальников утвердительно кивнули в ответ, он, игнорируя реакции замов, продолжил:
- Хорошо. Тогда я сразу объявлю, что буду требовать неукоснительного выполнения моих приказов и полного мне подчинения, не смотря на то, что я не самый старший здесь по званию. Только так мы можем справиться со стоящей перед нами задачей.
Задача же наша на первый взгляд простая: взять живым или мертвым всего лишь одного человека, находящегося в нашем городе и к тому же вовсе не собирающегося пока что из этого города убегать. Однако в процессе вы поймете, что взять его будет ох как непросто, именно поэтому это дело и поручи¬ли мне. Человек этот Гладышев Юрий Михайлович, заместитель директора станкостроительного завода. Почему так много шума вокруг такой, казалось бы, простой задачи. Объясняю. Гладышев не только нахальным образом попрал все нормы социалистической законности, но ему еще хватает наглости пытаться установить законность свою и открыто об этом заявлять. Он не только хочет разрушить советскую власть в нашем городе - он хочет установить власть свою, единоличную. И может быть не только в Иркутске. И самое главное то, что у него все-таки есть некоторые основания рассчитывать на успех своего дела - слишком уж он силен. Силен не физически, и даже не умственно. Он силен своим даром.
В народе это называют ясновидением. Я буду называть вещи более конкретно. Просто Гладышев обладает способностью предвидеть или предчувствовать события на некоторое время вперед и действует сообразно своему предвидению. Но есть у него и слабое место: слишком он сердоболен. Вот и дочку главврача пожалел, как вы уже знаете. На эту его слабость мы и будем его ловить. Советую не забывать, что он тоже ловить нас собирается. Поэтому вы, товарищ генерал, - Головко повернул голову к начальнику гарнизона, - обеспечьте одну роту для постоянной усиленной охраны этого здания, одну роту раздробите для личной охраны всех здесь присутствующих и членов ваших семей, ну и для начала пару батальонов для силовой поддержки нашей милиции и госбезопасности. Вооружите их соответственно стоящей перед нами задаче.
Головко повернулся к начальнику городской милиции.
- Вы, товарищ полковник, отошлите сейчас же две группы: первую - на квартиру Гладышева, вторую - на завод. Ознакомьте всех с внешностью разыскиваемого. В случае успеха поиска - сразу огонь на поражение. В общем-то, на столь легкое и быстрое завершение операции рассчитывать не приходится, так что, если никого там не будет, узнать у соседей и сослуживцев всех абсолютно его знакомых и по картотеке найти их адреса. В квартире Гладышева оставить круглосуточный пост, за квартирами знакомых установить постоянное наблюдение. Вьшолняйте.
- Есть.
- Да, и учтите, что о его ясновидении ни одна живая душа, кроме здесь сидящих, знать не должна.
Когда полковник МВД вышел, Головко закончил с тем же неподвижным выражением лица:
- Ну а мы сейчас начнем давить на его сердобольность.
* * *
Трое на лестничной площадке сверху, трое снизу, трое у подъезда, трое с дугой стороны дома под окнами, трое ломятся в дверь квартиры номер восемь. Все вооружены.
Некуда деться от них Зине Вешниной. И одной некуда деться. А с двухнедельным сыном, спящим в кроватке, и подавно. Даже бы если отец ребенка не сидел в иркутском следственном изоляторе, то и он бы помочь не смог. Открывает она сотрясающуюся от стука сапог дверь. Некудадеться.
- Собирайся, сука, ты арестована.
- А... а как жеребенок?
- А нам какая разница. Собирайся.
- Я предупрежу соседей. Пусть отдадут в детдом.
- Не положено.
- Он же умрет здесь один.
- Конечно, умрет. Муж твой враг народа, сама ты такая же - нечего ваше потомство плодить.
Умерла бы другая мать на месте. И Зина бы умерла, случись все это на два часа раньше. Но сейчас она только плачет и уходит покорно с палачами. А могла бы и не плакать вовсе, но насторожились бы палачи, заподозрили бы неладное. Вот и давит она из себя слезу.
Шестеро из подъезда остались в квартире. Остальные девять сели в автобус, повезли Зину туда, куда месяц назад отвезли мужа ее.
Прав был полковник Головко: холодно зимой в Иркутске. Даже в автобусе холодно. Но у сержанта Азеева всегда с собой большой термос с горячим чаем. Вьгпили все, согрелись. Зине, разумеется, не дали. Самим мало. Да и если б много было, все равно бы не дали.
Ну, а шестерым в квартире тоже просто так сидеть скучно. Тоже чай попить решили. Воды вскипятили, заварка на столе в заварочном чайнике. Сахар тут же. Хлеб. Все на халяву. Красота. Плохо вот только, что ребенок плачет - есть хочет. Но нельзя его кормить. Нельзя.
* * *
- Товарищ полковник, разрешите доложить.
- Докладывайте.
- Ребенок Вешниной умер.
- Не может быть. Слишком рано.
- Доктор констатировал смерть.
- И что? Никого не было? Никто не пытался проникнуть в квартиру?
- Никак нет.
- Так, - Головко задумался всего на полсекунды. - Ребенка на вскрытие нашему патологоанатому. Установить точную причину смерти. Охрану с квартиры Вешниной снять. Сразу после установления причины смерти патологоанатома ко мне на доклад.
* * *
- Разрешите, товарищ полковник.
- Проходите. Садитесь.
Человек в форме капитана МГБ с медицинскими эмблемами на отворотах кителя вошел и сел напротив Головко.
- Докладывайте.
- У ребенка был врожденный порок сердца. По этой причине он и умер. Спасти его не могло ничего. Даже если бы он получал все необходимые лекарства и кислород, смерть можно было бы отсрочить максимум на сутки.
- Каков, по-вашему, возраст ребенка?
- Он родился два-три дня назад.
- Хорошо подумайте, не мог ли он родится две недели назад?
- Нет, не мог. Ему не больше трех дней.
- Спасибо. Вы свободны.
Через десять секунд после того, как за вышедшим патологоанатомом закрылась дверь кабинета, Головко уже говорил по телефону с оперативным дежурным по городу.
- Было ли что из роддома?
- Да. Сегодня утром там пропал новорожденный.
Головко повесил трубку. Ничего не изменилось на его лице. Оно всегда оставалось каменным.
Спать не хотелось, хотя и была полночь. Полковник успел выспаться днем, пока нечего было делать, кроме как ждать ответных действий со стороны Никитина - Гладышева. Но действия эти оказались не ответными, а предупредительными.
Головко вызвал Синицына.
- Сколько человек брали Вешнину?
- Непосредственно трое и двенадцать осуществляли прикрытие.
- Где они сейчас.
- Все отпущены по домам.
- Немедленно приставить к каждому по пять человек охраны из присланных военных батальонов.
- Есть.
Синицьш вышел из кабинета, строго взглянул на двух стоявших охранников, отчего они сразу вытянулись в струнку, и пошел по коридору выполнять приказание. Пройдя шагов пятнадцать, он усмехнулся и процитировал сам себе последнюю часть записки:
- И отвечать будет за все незамедлительно. Хм... А шеф силен. Даже стучать Лунину на него приятно: только хорошее. Интересно - кто и кому стучит на меня.
* * *
Плохо спится товарищу Сталину. Страшные вести идут от полковника Головко.
* * *
Головко опять опоздал, и в четыре утра сидел уже в его кабинете армейский майор и сумбурно докладывал:
- Все пятнадцать человек отравлены неопределенным пока что радиоактивным изотопом. Попозже мы сможем сказать точно, что это за изотоп. Хотя ситуации это изменить никак уже не сможет. Они все обречены - слишком большие показания радиоактивности в рвотных массах и испражнениях. Попросту говоря - у них скоро сгорят все внутренности.
- Вы установили источник отравления?
- Да. Их два: чай из термоса сержанта Азеева и заварка из заварочного чайника в квартире Вешниной.
- Как радиоизотоп мог попасть в термос Азеева?
- Водитель автобуса входил в состав одной из троек при аресте Вешниной. То есть, пока ее брали, автобус оставался без присмотра и .термос в нем соответственно.
- Хорошо. Теперь поторопитесь идентифицировать эту отраву, а когда это сделаете, подумайте, где, когда и у кого она могла быть приобретена. Закончите -доложите. И смотрите, чтоб ни один из них не смог выбраться за пределы изолятора.
- Они все привязаны к кроватям, товарищ полковник. Каждый в своей палате. Да и сил у них уже мало осталось.
- Хорошо. Идите.
Через минуту после того, как вышел майор, в кабинет влетел Синицын.
- Товарищ полковник! Старший охраны больничного корпуса, где изолиро-ваны отравленные, докладывает, что все они начали сходить с ума. С его слов у них одна и та же галлюцинация: к каждому в палату заходит человек с ново-рожденным ребенком на руках, наклоняет ребенка над кроватью и заставляет смотреть ему в глаза. Молча. Я знаю - даже у двух человек не может быть одинаковых галлюцинаций, тем более у пятнадцати. В общем, я сразу дал коман-ду перекрыть все выходы из корпуса.
- Сколько там охраны?
- Немного. Только чтоб отравленные не разбежались. Кто ж знал, что ему покажется мало, и он еще раз к ним сунется.
- Немедленно туда армейский батальон. Один взвод из него в наружное оцепление, остальные пусть перевернут внутри все вверх дном... Если успеют, конечно.
* * *
В эту ночь Головко суждено было только опаздывать. Через полчаса в его кабинете сидел плачущий милиционер и выдавливал из себя отдельные, местами не очень связанные фразы.
- Я... я... я один остался. У запасного выхода... А тут... тут он... С ребенком... Я думал... думал, справлюсь. А он, вот, появился... Он долго шел. Издалека... Я его издалека увидел... А он... он не торопился... Он шел и... улыбался. А у меня пистолет... А он все равно... все равно шел... И улыбался. И так смотрел на меня... так смотрел, что я понял - я не справлюсь... И мне страшно стало. Я... я выстрелил в него, а... а пистолет... осечку дал... А он дальше идет... И ребенок с ним... на руках... Я испугался и.. .
- И убежал.
- Так точно.
- И пистолет бросил. -Не помню.
Головко выложил фотографию Гладышева, позаимствованную с заводской доски почета.
- Он?
От одного вида изображенного на фотографии человека лицо милиционера перекорежилось в гримасе ужаса.
- Он.
- Уведите, - кратко отрезал Головко вошедшему на вызов кнопкой охраннику. Дверь не успела закрыться - вошел Синицын.
- Товарищ полковник, собаки не смогли взять след.
- Еще бы.
- Какие будут указания.
- Через час всех начальников с замами ко мне в кабчнег. Не хрен им дрыхнуть -работать надо.
* * *
Значит так, товарищи военачальники. Я вас собрат, чтобы коллективно про-верить одно мое нерадостное предположение. Это раз. Ну а во-вторых, я хотел бы послушать, может, после событий сегодняшней ночи что-то кому-то из вас умное в голову пришло. Высказывайтесь.
Полковник откинулся на спинку кресла. Высказываться никто не спешил. Головко не спешил тоже: открыл стол, достал коньяк, налил полстакана и, не торопясь, начал пить.
- Разрешите, - подался вперед начальник городской госбезопасности.
- Попробуйте.
- Всем помочь он не сможет - если нам серьезно подойти к этому вопросу. Берем армейский батальон, оцепляем в три ряда любой дом в городе, выводим всех жильцов по очереди и прям тут же расстреливаем. Посмотрим, как он им сможет помочь.
Головко наградил подателя идеи долгим, ничего нз выражающим взглядом.
- А танки?
- Какие танки?
- Вы забыли про танки в оцеплении. И поддержку авиацией с воздуха. Мы, товарищ полковник, не собираемся смотреть, как он не сможет им помочь - мы его поймать собираемся. А если он не будет в состоянии помочь, то и соваться ему незачем. Еще мнения будут?
- Обыскать весь город, - предложил начальник гарнизона, - вначале оцепить. Не так, как сейчас - вокзал и дороги, а все, тотально. Чтобы мышь не проскользнула. А потом дом за домом - все квартиры. Все жилые и нежилые здания: заводы, магазины, школы, детсады - все. Двигаться по длинняку города с одного конца на другой. То, что обыскано, отсекать оцепенением, чтобы не смог перебежать. Деться ему будет некуда.
- Сомневаюсь насчет последнего утверждения. Скажите, товарищ генерал, сколько человек вы собираетесь в этом задействовать?
- Не готов пока ответить точно.
- Но, во всяком случае, не мало? -Да, конечно.
- А теперь подумайте, что это будут всего лишь солдаты, обычные люди, без высокой, как у нас с вами, идейности. Без всякой сознательности. И какова вероятность, что не найдется хотя бы одного солдата из огромного их задействован ко¬го количества, который поленится хоть раз заглянуть в какой-нибудь труднодоступный закуток, разобрать мануфактурную кучу на складе, хорошо протыкать вилами сено на окраинах города и тому подобное.
- Ну, может кто-то где-то и поленится разок-другой, но ведь это же исключение.
- Вы забыли, с кем имеете дело. Он знает все наперед, и если мы перевернем вверх дном весь абсолютно город, но забудем проверить всего один мешок с картошкой на овощехранилище, то именно в этом мешке он сидеть и будет. Есть еще предложения?
Больше желающих не нашлось.
- Что ж. Тогда приступим ко второй части. Я хочу оценить силу его таланта, чтобы полностью отдавать себе отчет, с кем мы имеем дело. Разобьем возможности ясновидящих на три категории. Первая - предвидеть сцены из будущего только со своим участием. Вторая - предвидеть, как все будет складываться не только у себя, но и у других людей, людей тех, которых знаешь, то есть хотя бы раз в жизни видел. Третья - предвидеть любые события с любыми незнакомыми людьми. В любом месте. Интересующие, разумеется, события, потому что за всеми разом не уследить. Исходя из результатов проведенного эксперимента будем действовать так или иначе. В общем, мне нужен человек, которого со стопроцентной гарантией Гладышев никогда раньше в жизни видеть не мог. Кто что может предложить?
- Недалеко от города идут полевые учения, - сразу почти отозвался началь¬ник гарнизона. - Там задействована рота десантников из Красноярского гарнизона. В Иркутске они никогда не были, даже не проезжали. Два дня назад выбросились, согласно плану учений, с парашютами.
- На автомобиле оттуда в город добраться можно?
- Да. Дорога расчищена.
- Сколько времени займет доехать туда и обратно?
- Часа два, не больше.
- Хорошо, товарищ генерал. Выберите одного из двух сидящих здесь ваших заместителей, чтобы он отдал приказание лично. По телефону там могут не понять.
- Полковник Щербаков.
Головко перевел взгляд на вставшего заместителя.
- Запоминайте, товарищ полковник. Сейчас вы, разумеется, со своей личной охраной отправитесь в район учений и найдете эту десантную роту. В роте выберете любого бойца, который умеет водить автомобиль и никогда не был в Иркутске, Ярославле и Москве. Лично, без свидетелей, поставите ему задачу сесть за руль и одному поехать в город. Не забудьте объяснить дорогу. В городе пусть остановится у любого дома и зайдет в любую квартиру, какую сам выберет, попросит хозяев открыть почтовый ящик и заберет оттуда любое послание, адресованное не хозяевам. Или не заберет, если такового там не окажется. Если никто не будет открывать, пусть стучится в любые двери, пока кто-нибудь не откроет. Чтобы там не получилось - в любом случае потом пусть едет на вокзал, потому что туда ему каждый встречный сможет дорогу показать. Вы выедете на десять минут раньше и будете ждать его у военного коменданта вокзала. Оттуда доставите его к нам. Вопросы есть.
- Нет.
- Выполняйте. Остальные свободны тоже. Через два часа, в восемь тридцать, снова все здесь.
* * *
Конверт лежал на столе. На нем одно только слово: "Солдату". Это чтобы не перепутал и взял его. А вообще, послание было не ему, а тем, кто собрался в восемь тридцать и сейчас его читал. Лаконичное до ужаса. И до ужаса издевательское.
"Ничего нового сказать мне вам нечего". И все.
- Категория номер три, - подытожил Головко. - Так что вам до него не добраться.
Покоробило всех собравшихся. От страха, от злости. От бессилия. Дрожь пробрала.
- А вам?
- А я доберусь. Теперь точно доберусь. Вот только, наверное, уже не в вашем городе. Я, если честно, и не надеялся его здесь взять. Прилетел просто поближе познакомиться. Так что пока придется смириться с тем, что он здесь хозяин. Никаких арестов кроме уголовных. Никаких издевательств в отношении уже арестованных. Посмотрим, что он будет делать, когдаделать будетнечего. Все свободны, кроме Синицына.
Оставшись наедине со своим помощником, Головко опять залез в стол, не торопясь налил полстакана коньяку, выпил залпом, налил еще полстакана, отпил маленький глоток и только потом отдал распоряжение:
- Свяжитесь с Луниным. Попросите его повнимательнее следить за донесениями от наших красноярских коллег, и если там случится нечто подобное здешне-му, пусть сразу известит нас. А мы на этот раз не подкачаем. Можете это ему тоже передать.
* * *
Плохо спится не только товарищу Сталину. И в Иркутске спится теперь не всем спокойно. Кому-то от злобы - это высшему эшелону. Не все им теперь дозволено. Не любого мужчину могут они теперь задавить, не любой женщиной овладеть, не всякую вещь себе присвоить. Как тут спать теперь спокойно. Да и жить теперь как. Не та это уже жизнь.
А кому-то от страха плохо спится. Это тем, что помладше. Вот пошлют их завтра кого-то брать или кого-то расстреливать, и придется идти - а куда деваться. А потом только ходи, дрожи и оглядывайся - откуда эта сволочь тебя достанет. Ведь не только чайком он может угостить, но и кирпичом с крыши, и пером в бок в темном подъезде. Ему видней - он ясновидящий. А то, что ясновидящий, так это все уже знают. И охранник тот в больнице знал, иначе бы не испугался и выстрелил второй раз. Не удержать это в секрете, когда такие дела в городе творятся. Вот и не спится многим в Иркутске.
И хорошо, что не спится.
* * *
Лунин не заставил себя долго ждать. Через пять дней пришла от него весточка. Красноярск. Как и следовало ожидать. "Город за городом - каждый раз ближе и ближе к Москве". В Иркутске же все эти пять дней прошли спокойно.
Головко быстро собрал всех тех же. Сообщил о Красноярске. Можно сказать, порадовал.
- Так что дышите теперь спокойно. Вешнину и главврача со всей семейкой можете теперь и расстрелять. Чтоб не повадно было. Пар заодно спустите. И позаботьтесь о подготовке моего самолета к вылету. Как будет готов, сообщите. Я здесь больше не задержусь. Вопросы будут?
- Товарищ полковник, а может их того... не расстреливать. Кто его знает, Гладышев ли там в Красноярске или не он. Может все еще здесь он. А там сообщник его. А потом - он же ясновидящий. Если мы их сейчас расстреляем, он бы об этом загодя знал и тут бы остался. Так что может лучше не надо.
Головко долго смотрел на начальника управления госбезопасности Иркутска, еще недавно предлагавшего расстреливать местных жителей домами.
- Ну, тогда не расстреливайте, - наконец сказал он и снова демонстративно полез за коньяком. - Если вопрос больше нет, все свободны.
Через пять часов Головко все с тем же коньяком уже летел в самолете. Но не в Красноярск. В Москву.
* * *
- Все не так безнадежно, товарищ Сталин.
Головко беседовал с вождем народов наедине. Лунина, по настоятельной просьбе полковника, в этот раз оставили не у дел.
- Позвольте мне для более полного и точного изложения моих мыслей называть вещи своими именами, хотя, может быть, это будет очень лестно для нашего противника и не очень приятно для вас.
Сталин молча кивнул.
- Дело в том, что возможности Никитина тире Гладышева, как выяснилось в Иркутске, чудовищны, и нам теперь приходится смириться с допущением, что у него всегда все получается, за что бы он ни взялся. Он предвидит не только окончательный успех своих мероприятий, но и правильную тактику поведения на каждой ступени продвижения к этому успеху. Если же что-то все-таки абсолютно невыполнимо, то он это тоже предвидит и просто не берется за такое дело. То есть в случае с вами, раз он взялся, он добьется успеха. Он его предвидит. Значит, так оно и будет, потому что он не ошибается.
Вопрос только в том, что он подразумевает для себя под успехом. Может быть, вовсе не вашу смерть от его рук. Ведь это для него не главное. Согласитесь, что с его возможностями он давно бы мог вас убить исподтишка, без всей этой шумихи. А убить так, как он пишет в записке - практически невозможно, а после того, как он вас предупредил - абсолютно невозможно. И он это предвидит. Значит, он не ставил и не ставит целью убить, просто врал в записке. Зачем? Чтобы запугать. Вот его главная цель. И не только вас запугать, но и в крупных городах с органами пошалить. Ему просто так хочется самовыразиться. Не для жены, не для друзей, а для себя. Натура такая. Другой, кто попрактичнее, мог бы с его талантом весь мир завоевать, а он выбрал то, что выбрал. И он своего добился. Все вышло так, как он и предвидел -он вас запугал.
Сталин поморщился, но что делать - правда.
- Я предупреждал, что не все будет приятно, но так надо, чтобы вы поняли дальнейшее. Теперь главное. Цели он своей достиг, шел он к ней много лет и все эти годы во много себя ограничивал. Значит, это была очень значимая для него цел ь. И значит, что за достижение этой цели, он мог бы еще кое-чем пожертвовать. Он предвидел, конечно, мое вмешательство и мою эту идею тоже. Предвидел, чем он будет жертвовать, оценил соизмеримость жертвы и цели и решил все-таки начать игру. А нам осталось эту жертву от него принять.
- Какую?
- Я думаю, что не жизнь. Жизнь, одну единственную, да еще такую привилегированную как у него, он за то, чтобы запугать вас, не отдал бы. Но вот сколько-то лет из жизни - мог бы. То есть он мог бы на всю эту свою игру пойти, предвидя, что вас запугает, но просидит за это несколько лет в неволе. Вот теперь нам в неволю и пора его сажать Используя его сердобольность. И мы его посадим - я знаю. И он знает. Знал, на что шел.
- Давайте поконкретнее, товарищ Головко.
- Слушайте. Конкретнее некуда. Через месяц 8 Марта - Международный женский день. Утренники в детсадах, праздничные собрания в школах. Все дети скученны в одном зале - и в садах, и в школах. И примерно в одно и то же время. Берем, к примеру, десять московских школ и столько же детсадов. Подкладываем под эти залы, где все соберутся на праздник, много-много хотя бы того же тротила. Незаметно. Втыкаем провода. Налаживаем охрану, чтобы у Никитинане было даже шанса помешать взрыву, и ждем. Только учтите - он предвидит все. Поэтому у вас должна быть твердая уверенность, что если он не придет, вы дадите команду взрывать. Со всеми детьми. Тогда он придет, потому как будет предвидеть, что иначе вы всех взорвете. И второе. Самое сложное. Вы должны поклясться самому себе и честно выполнить свою клятву. Поклясться, что когда он придет, чтобы спасти детей, вы не уничтожите его, а просто посадите. Надежно посадите. В самую охраняемую в мире клетку. И прикажите отпустить его оттуда сразу после вашей естественной смерти. Хорошо прикажите - чтобы точно отпустили. Тогда он придет обязательно и обе стороны останутся довольны. Вы обезопасите себя и накажете его, он же сделав главное дело своей жизни - запугав вас, еще и спасет детей, и останется не только в живых, но в относительно скором времени и на свободе - вам-то уже за семьдесят, может и не очень много осталось. А он точно знает сколько. Но только не обманывайте себя. Если вы хоть на минуту допустите мысль, что, уже получив его, вы все же нарушите свою клятву и расстреляете - тогда он не при. вот это и есть самое сложное - уверить себя в том, что сможете проявить к нему мягкость, когда проявлять ее уже будет не обязательно.
Сталин привык скрывать свои эмоции. Любые. Поэтому он отвернулся к окну и стоял, попыхивая трубкой и якобы что-то за окном разглядывая. Наверное, первый раз в жизни он в4Ищался человеком. Конечно же, нельзя было этому человеку это показывать.
- Скажите, товарищ Голову а почему, предвидя, что вы подадите эту идею, Никитин не убил вас загодя, лет несколько назад.
- Потому что без этой идеи все могло бы быть для него гораздо хуже. Вы бы могли не догадаться его не расстреливать, он бы под расстрел не пришел, и, возможно, вы бы или ваши люди положили бы кучу постороннего народу, дожидаясь, когда он явится с повинной, потом было бы тяжело жить, сознавая, что он виноват в их гибели. Тогда бы он вообще все это не начал. Просто бы вас убил. Так что, как видите, я с моей идеей оказался ему нужен.
- Сейчас он все еще в Красноярске?
- Пока да.
- Вы уверены, что с такого расстояния, он прочувствует все про взрывы и про детей.
- География для него не имеет значения. Если вы на самом деле сделаете все, как я предлагаю, то он уже давным давно знает о том, что вы так сделаете. Одно¬го месяца на дорогу до Москвы ему вполне хватит. Слово за вами.
Сталин повернулся и посмотрел внимательно на своего ангела-хранителя.
- Что ж. Щадить, так щади^ Может от живого еще и прок мне какой будет. Так что готовьтесь встречать, думаю, он именно к вам пойдет сдаваться.
* * *
Сделал дело - гуляй смело. Богат наш народ на пословицы, а пословицы богаты неоспоримой мудростью. Не поспоришь с пословицей. В пословицах жизнь многих поколений. Так что нас страивают товарища Сталина доклады, что полковник Головко на службу не ходит. Нечего ему там теперь делать. Он свою службу уже отслужил - осталось лишь Никитина дождаться, а ждать его и дома можно. Дом теперь у Головко особый - новая министерская квартира. Там заодно и коньяк пить можно. Заодно и женщинами общаться. Много женщин в Москве любят Головко. Есть за что любить, вот и любят. Да и он их не сторонится. В общем, все у него нормально. И ко взрывам все готово. Одна неделя осталась.
* * *
Осторожный стук в закрытую дверь спальной разбудил Головко моментально. Полковник сразу понял, к0 стучит и зачем стучит. Тихо, чтобы не будить спящую рядом девушку, встал, натянул халат и вышел. У дверей стоял один из охранников.
- Он?
- Он.
- В гостиной?
- Так точно.
- Ну что ж, посмотрим, что это за фрукт.
Никитин, он же Гладышев, сидел в гостиной уже в наручниках с руками за спиной и в окружении двух охранников.
- Пришел? - лицо без мимики, как всегда.
- Пришел, - довольное, хитрое лицо с улыбкой победителя.
- Значит, все вышло по-моему.
- И по-моему тоже.
Головко снял телефонную трубку. Был час ночи. Но Сталин ждал этого звон-ка. В любое время суток. Ждал и в Кремле, ждал и на даче в Кунцево. Везде ждал. Всегда. И вот, наконец, дождался.
- Слушаю вас, товарищ Головко.
- Он пришел, товарищ Сталин.
- Пришел и сдался?
- Да.
- Я хочу его видеть. Немедленно. Берите побольше охраны и везите его сюда. Ко мне зайдете вдвоем - вас пропустят. Позаботьтесь только, чтобы он был доста¬точно надежно обездвижен. Я жду.
Головко положил трубку и перевел взгляд на Никитина:
- Поедем расплачиваться, умник.
Все с той же улыбкой Никитин равнодушно пожал плечами:
- Поедем.
* * *
Большая Москва, не все в ней расположено рядом. А у Головко нет крыльев - он полковник, а не птица. Хотя и птица тоже. Орел. Но не в прямом - в перенос-ном смысле. Так что крыльев у него все-таки нет.
А на машине до Кунцево добраться - время нужно. Ждал его товарищ Сталин в полном одиночестве, ждал, да и уснул. Спать очень хотелось, ведь сколько времени уже выспаться не мог. А тут как гора с плеч свалилась: достал он все же Никитина, одолел. Вот и уснул, наконец, спокойно. Без кошмаров уснул.
А охрана предупреждена - Головко они пропустят. И проверят, на всякий случай, крепко ли связан Никитин. В общем, почему бы и не поспать, если спится.
Только вот что-то неладное случилось вдруг посреди этого сна. (Каждый раз кошмар был одинаков и начинался с того, что трогал его, Стали-на,'кто-то за плечо. А сейчас кошмара не было. И, вообще, сновидений не было. Никаких. Но за плечо его, все же, кто-то тронул. И было это хуже любого кошма¬ра, потому что было это все наяву.
- Я пришел, - только эти два слова услышал Сталин и ужас сковал его тело. Даже глаза он открыть не смог. Или не захотел. Нет, все-таки не смог. И не
захотел тоже.
И стоял над ним кто-то и смеялся. Страшно смеялся. Искренне, весело, безбоязненно. А потом железные руки легли ему на шею и начали душить. Сильнее. Сильнее. Медленно, но неотвратимо. И никуда от них было не деться. И смех этот ужасный все ближе и ближе. В самое ухо уже смеялся его душитель. "Я пришел", - шептал он Сталину сквозь смех эти страшные два слова. И душил. Душил так, что глаза начали вылазить из орбит. Распирало их изнутри, и веки сами собой от давления этого раскрылись.
И увидел он лицо - довольное, гордое, пренебрежительное, а главное живое теперь уже лицо полковника Головко.
- Это я Никитин, - передернувшись от удовольствия, медленно и внятно прошептал он и отпустил железную хватку.
Потемнело в глазах у Сталина, нестерпимая боль, острая, как игла, пронзила голову. Хотел подняться он, хотел закричать, но упала голова обратно в подушку и только нечленораздельный тихий хрип вылетел из горла. И все.
А Головко, тот, что был всегда Никитиным, распрямился и повернулся к стоявшему рядом и слегка обалдевшему от всего увиденного Гладышеву, который Никитиным никогда не был.
- Инсульт, Юр. Как я и предсказывал. Так что, я думаю, пора нам с тобой в Мексику. Паша нас там давно уж заждался. Да и твои тоже, наверное, соскучились.
Юра как загипнотизированный смотрел в открытые, но уже бездумные глаза парализованного Сталина.
- Значит, ради вот только этого ты просил меня шестнадцать лет голосовать "за" и глушить свою совесть, а Пашу - тосковать одному без нас за границей?
- Да, Юр. Только ради этого.
Юра резко повернул голову к Андрею, одновременно сорвав с себя все оцепенение:
- Правильно просил... Спасибо
* * *
От Москвы на северо-запад, к финской границе, сквозь ночную тьму неслась автомобильная колонна. Несколько машин охраны спереди, несколько сзади, а в центральной машине только два человека: полковник Головко, сам за рулем, и опасный государственный преступник Гладышев. Им хорошо вдвоем, они долго не виделись. А теперь столько много времени, чтобы обо всем поговорить. Под коньяк из горлышка. Под хорошие папиросы. Под проносящиеся за окном поля, луга и рощи.
- Скажи, Андрей, ты ведь мог это предвидеть - сколько бы он протянул без нашей помощи? Может, не намного бы больше? Семьдесят три, как-никак.
- Помнится, давным-давно, в Ярославле, ты себе восемьдесят пять пророчил.
- Я и сейчас не отказываюсь.
- Ну а он чем хуже? С его-то хваткой в этой жизни.
- Теперь уже в той.
- Ну, в той. Так что двенадцать лет ему скинуть - уже немало. Да ему одному ладно - мы всей стране двенадцать лет страха сбросили... двенадцать лет боли. Помножь это на миллионы судеб... Кстати, насчет страха. Как тебе - на пистолет не страшно идти было?
- Ты же сказал, что он не выстрелит. Я тебе верю. Так что? Восемьдесят пять прожил бы?
- Не знаю, Юр. Я не заглядывал. Не хотел. Очень скучно все знать наперед. А порой и страшно. Так что я старался знать только необходимое. А доберемся до Мексики - вообще свой талант закопаю.
- Навсегда?
- Навсегда.
- А казино?
- Казино, говоришь... Ну, значит, в казино иногда откапывать буду...
- Так мы его испугали?
- Еще как. Сам видел - до инсульта.
- А перед этим запугали?
- Угу. И надолго.
- Скажи, а как ты смог вытерпеть столько лет в органах?
- Ради большой цели можно многим пожертвовать.
- Особенно когда знаешь, что все у тебя получится...
Им правда много о чем еще есть поговорить. Они прорвутся через границу. У них впереди теперь новая, долгая и совсем другая жизнь, вернее, новый этап жизни, который только что начался с этой ночной дороги. И до Мексики они доберутся прекрасно. Андрей видит, как надо делать, чтобы все вькодило удачно. Ему порой необходимо это видеть. Сейчас необходимо. И он видит... и знает, что все у них получится. Жаль только, что больше никто другой про себя такое знать не может.
* * *
Мне двадцать пять и я живу в Мексике, прямо на берегу Тихого океана. Я могу в него плюнуть из окна своей спальни. У меня большая и богатая семья. Братья. Сестры. Я самый старший. Моему отцу пятьдесят. Его зовут Михаил Юрьевич. Как Лермонтова. Тетя Маша, старшая сестра отца, зовет его Мишуткой. Ей пятьдесят семь, но выглядит она на сорок. У нее тоже много детей. И внуков. Хотя и не все они живут с нами, но приезжают часто. Муж у нее тоже, конечно, есть.
У отца еще есть сестра и брат. Младшие. У них тоже все хорошо, и они часто к нам приезжают со своими семьями. Раз в год - это точно.
А деда моего зовут Юрием Михайловичем. Ему восемьдесят три и он давно уже передумал умирать в восемьдесят пять. Сейчас, когда я пишу, он с моим отцом и двумя моими братьями играет в пляжный волейбол. Дед с отцом в паре. Они обычно выигрывают.
У деда есть два друга: Андрей Николаевич и Павел Ерофеевич. Им тоже по восемьдесят три, и у них свои большие семьи. Живут они с нами по соседству и с дедом видятся чуть ли не каждый день. Им всем понравились два моих рассказа, которые я написал в том году. Этим летом они взяли меня и мою бабушку Анастасию Игоревну с собой в Россию. В нашей семье все или русские, или наполовину русские. Я не исключение. Поэтому я был счастлив составить им в этой поездке компанию. Раньше в России я никогда не был. Там они показали мне Москву, Ярославль и Иркутск. Там и рассказали всю эту историю.
Они сказали, что я должен написать об этом. Сказали, что у меня это получится. И еще сказали, что если я с этим справлюсь, то они возьмут меня с собой на рыбалку и охоту на Великие озера. Они там часто бывают. Иногда по неделе, иногда и больше. Я, конечно, не ясновидящий, но тоже не дурак, и догадываюсь, что ездят они не столько на охоту, сколько по бабам.
Правда, это вовсе не значит, что я откажусь с ним поехать.
Сахалин, 21.12.1999