КНИЖНАЯ ПОЛКА ПИСАТЕЛЯ
ЛЕВ ШЕСТОВ: из книги "АПОФЕОЗ БЕСПОЧВЕННОСТИ"
А.П. Чехов говорит правду не из любви и уважения к "истине", и не в силу того, что долг повелевает нам, как думал Кант, никогда не лгать, даже если бы грозила смерть.
Нет у него и побуждения; столь часто толкающего на безумную дерзость молодые и пылкие души: выпрямиться во весь рост, высоко нести голову. Наоборот, Чехов всегда ходит сгорбившись, понурив голову, и никогда не обращает взор к небесам, ибо там для него не начертаны знамения. Если он говорит правду, то только потому, что самая крепкая ложь уже не опьяняет его, хотя бы он ее принимал не в тех скромных дозах, в какие ее предлагает идеализм, а в самом непомерном количестве - бочками сороковыми.
Он бы только чувствовал ее горечь, но она не могла бы ему вскружить голову, как Шиллеру, Достоевскому или даже Сократу, который, как известно, мог пить сколько угодно вина, но хмелел от самой обыкновенной лжи.
В "Портрете" Гоголя художник приходит в отчаяние при мысли о том, что жертвовал своим искусством ради "жизни". У Ибсена в его драме "Когда мы, мертвые, просыпаемся" тоже художник, прославившийся на весь мир, раскаивается в том, что пожертвовал жизнь - искусству. Теперь - выбирай, какого сорта раскаяние тебе более по вкусу.
Если бы к Достоевскому пришел человек и сказал о себе, что он безнадежно несчастен, великий художник людского горя, вероятно, в глубине души хохотал бы над ним и его наивностью. Разве можно сознаваться людям в таких вещах? Разве можно так жаловаться и ждать все-таки утешения от ближних?
Безнадежность - торжественнейший и величайший момент в нашей жизни. До сих пор нам помогали - теперь мы предоставлены только себе. До сих пор мы имели дело с людьми и человеческими законами - теперь с вечностью и отсутствием всяких законов. Как можно не знать этого!
Писатель, особенно молодой и неопытный писатель, воображает, что он обязан дать своему читателю самые полные ответы на всевозможные вопросы. И так как добросовестность обыкновенно мешает ему закрывать глаза и игнорировать наиболее мучительные сомнения, то он волей-неволей начинает трактовать о "первых и последних вещах". И не умея сказать на эти темы ничего путного - не молодое это дело вмешиваться в философские споры, - он начинает горячиться и кричать до хрипоты, до изнеможения. Накричавшись досыта, он устает и умолкает, и потом, если его слова имели успех у публики, сам удивляется, как это ему удалось так легко сделаться пророком. В душе посредственного человека рождается при этом только желание до конца дней своих сохранить свое влияние на людей. Более же чуткие и даровитые натуры начинают презирать и толпу, не умеющую отличать крикунов от пророков, и самих себя за то, что хоть раз в жизни глупая и позорная роль паяца высоких идей могла соблазнить их.
"Лучше быть несчастным человеком, чем счастливой свиньей", - утилитаристы рассчитывали на этом золотом мосте перебраться через пропасть, отделяющую их от обетованной земли идеализма. Но пришла психология и грубо доложила: "Несчастных людей нет, все несчастные - свиньи": Подпольный философ Достоевского, Раскольников, Гамлет и т. д. не несчастные люди, судьбу которых можно предпочесть, а несчастные свиньи, и, главное, они сами слишком хорошо это знают... Имеющий уши, да услышит.
Задача писателя: идти вперед и делиться с читателями своими новыми впечатлениями. Так что в сущности, вопреки принятому мнению, он совсем не обязан доказывать что-либо. Но ввиду того, что по пути к нему пристают всякого рода полицейские агенты, вроде морали, логики, науки и т. п., нужно иметь всегда наготове известного ода аргументацию, чтобы отвязаться от назойливых охранителей. Причем о качестве аргументации можно и не слишком заботиться. Ведь нет никакой надобности быть "внутренне правым". Вполне достаточно, если заготовленные соображения покажутся убедительными тем, которые поставлены охранять пути.
Для того чтобы вырваться из власти современных идей, рекомендуется знакомиться с историей: жизнь иных народов, в иных странах и в иные времена научает вас понимать, что считающиеся у нас вечными идеи суть только наши заблуждения. Еще один шаг: нужно представить себе человечество живущее не на земле, и все земные вечные идеи потеряют свое обаяние.